Частная жизнь русской женщины XVIII века - Наталья Пушкарева

Одновременно с преподаванием гуманитарных дисциплин юных дворянок обучали «разным рукоделиям» — «преизрядно вышивать всякими цветами и золотом, какое шитье в тогдашнее время было в Москве в манере». Казалось бы, это женское занятие не должно было вызывать неодобрения в семьях зажиточного купечества начала XIX в., но старшие мужчины в доме относились к подобным занятиям без должного уважения, «называя это пустяками».[430] Столь же неблагосклонно смотрели они и на занятия дочек музыкой: большинству девушек не суждено было развить свои способности. Предполагалось, что «купцовым дочкам» пригодится в жизни совсем иное — знание азов математики, позволяющее помогать супругам в их «деле» («Чем фигли-мигли с мальчишками переглядываться, займись лучше делом… подсчитай. Он дал мне расходную книгу, счеты…»).[431]

В то же время маленьким дворянкам, в отличие от маленьких дворян,[432] математику преподавали на уровне элементарных арифметических действий и правил. С другой стороны в перечне «наук» для девочек и мальчиков было и много общего. Девочкам преподавали рисование, пение, обучали игре на каком-либо музыкальном инструменте, «истории всеобщей и русской, — вспоминала М. С. Николева, — географии, мифологии (теперь совсем заброшенной, а тогда обязательной для порядочно-образованной особы)»,[433] а также словесности.

Обязательными для хорошего воспитания девочки с середины XVIII в. стали считаться уроки движения,[434] танцев, музыки, реже — пения. «У меня был учитель музыки Конри», — вспоминала о своем детстве М. Г. Назимова, которая занималась «с увлечением» и с ним, и с «учителем пения Ронкони и учителем итальянского языка». Об обязательных занятиях музыкой и пением в детстве вспоминала и графиня А. Д. Блудова. М. С. Николева сообщает в мемуарах, что обучение игре «на клавикордах» начинали не ранее чем с 8–9 лет. Любопытно, что музыке ее обучал «довольно талантливый музыкант из дворовых, крепостной человек».[435] Когда на обучение девочек музыкой не хватало средств, матери пускались порой на хитроумные уловки, завозя временами по утрам своих детей в «хорошие» дома, где «барышни брали урок музыки», и просили хозяйку позволить послушать, поприсутствовать на занятиях.[436]

Так или иначе, но большинство маленьких дворянок было занято «с утра работою: уроками или приготовлением к урокам». Задавали ежедневно помногу, заставляя «писать переводы или под диктовку часа по три». С. В. Скалон пишет, что ее вместе с сестрами будили в детстве «рано, в зимнее время даже при свечах», чтобы все дети «успели приготовить уроки к тому времени, когда проснется мать… Тогда мы несли ей показывать, что сделали, и если она оставалась довольна нами, то… отпускала гулять». Именно по причине такой строгости в отношении уроков, полагала мемуаристка, «все дети очень успевали в науках» и тем были «обязаны единственно доброй, незабвенной матери». М. С. Николева вспоминала, что старшая сестра, заменявшая ей воспитательницу и преподавательницу, занималась с нею «с 7 часов утра и до 12 и от трех до шести после обеда, так что для прогулок или ручной работы совсем не оставалось времени».[437]

И все же образовательные возможности даже для юных аристократок и в XVIII в., но и в начале XIX в. были ограничены. В отличие от юношей у них не было ни своего Лицея, ни университетов — и тем не менее некоторые иностранцы находили, что в России конца XVIII в. «женщины образованы лучше мужчин».[438] Тип высокодуховной русской дворянки, описанный Н. М. Карамзиным, А. С. Грибоедовым, А. С. Пушкиным и другими писателями первой трети XIX в., сложился под воздействием культуры эпохи, в которой едва ли не главенствующая роль принадлежала литературе.

Воспоминания русских дворянок конца XVIII — начала XIX в. позволяют заметить и появление в это время совершенно нового понятия — женской и даже детской библиотеки. Формирование духовного мира девочек в дворянских (причем не только в столичных («Я расширила свою, и без того значительную, библиотеку…» — вспоминала Е. Р. Дашкова), но и в провинциальных)[439] семьях стало проходить под непосредственным влиянием чтения. «В царствование Екатерины… грамотность начала распространяться. Явились между дворянами охотники до чтения: дамы начали читать романы…» — вспоминал М. А. Дмитриев. Во многих дворянских семьях конца XVIII, а особенно начала XIX в. появились библиотеки: у кого — побогаче, у кого — победнее. М. Г. Назимова вспоминала, что в детстве она всегда «предпочитала хорошую книгу светской бессодержательной болтовне».[440] «У нас была маленькая детская библиотека, — писала ее современница А. П. Керн, — и мы в свободные часы и по воскресеньям постоянно читали… Мне удавалось удовлетворять свою страсть к чтению, развившуюся во мне с пяти лет. Я все читала тайком книги матери моей…» В домашней библиотеке провинциальной (валдайской) помещицы Е. П. Квашниной-Самариной, если судить по ее дневниковым «Записям», было одних только «братцовых книг: французских 580, русских 98, итого 678».[441]

Домашние библиотеки женщин конца XVIII — начала XIX в. повлияли на внутренний мир не только девочек, но и вообще целого поколения людей — будущих участников войны 1812 года, декабристов. Рыцарские романы и сказки о богатырях, которые первыми попали в домашние детские библиотеки, читались сыновьям и дочерям многими матерями-дворянками. Они формировали характеры и души детей, заставляя «забыть природную слабость и чувствовать, что можно сделаться самостоятельным и независимым человеком». Образы «поэтических», идеальных женщин, спасаемых героями-рыцарями, появившиеся в русской литературе того времени и широко распространенные в литературе европейской и переводной, стали идеалом эпохи конца XVIII — начала XIX столетия и облагораживающе действовали на воспитание в целом.[442]