Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

— Должен сказать, инспектор, что история о психопате, разгуливающем по улицам Токио и вырезающем у людей сердца обсидиановым ножом, звучит нелепо.

Ивата криво улыбнулся:

— Счастливого пути, профессор.

Игараси протянул ему для пожатия крупную руку, и они тепло попрощались. Проводив взглядом рассеянный свет красных фар, Ивата задумчиво посмотрел в хмурое небо. И тут он что-то почувствовал на своей ладони. Посмотрев, обомлел: в центре красовалось огромное черное пятно.

Одно из лучших в городе просторное кафе «Ля Флёр» находилось в районе Ниси-Адзабу и было популярно среди домохозяек и гайдзинов[16]. Обычно к пяти вечера народу здесь собиралось предостаточно, но сегодня сильный дождь заставил многих изменить свои планы. Фоном негромко звучали старые французские шлягеры. Ивата и Сакаи сидели за угловым столиком у запотевшего окна. Он потягивал свой первый капучино, она курила вторую сигарету.

— Не понимаю его логику, — сказала она и затянулась. — Зачем ему помогать тебе, если он убийца? Чтобы отвести подозрение?

— Он знает, что у нас на него ничего нет. Может, это его даже забавляет. — Ивата вздохнул. — Не думаю, что я чем-то выдал себя, но мне показалось, что он тоже меня изучает.

— Интересно. — Сакаи посмотрела в окно. — Наружка подтвердила, что он вылетел в Пекин. Я еще копаюсь в его прошлом, но пока никаких зацепок.

— И почему я не удивляюсь?

— Ты не из тех, кого легко удивить, Ивата.

— Вот как. Что еще ты обо мне знаешь?

— Тебе вряд ли захочется это услышать.

— Нет, напротив! Продолжай.

— Ну ладно. Ты разведен, так? Точно разведен — это у тебя на лбу написано. Что там было? Другая женщина? Нет — другой мужчина, точно. Это она от тебя ушла, да? Муки ревности, вечно красные глаза, эмоциональная зажатость. А вот детей у тебя нет. Ты еще больше ушел в себя, переехав в Токио. В нашей работе вечеринки с коллегами в караоке не предусмотрены. Напротив, я уверена — ты одиночка. И ни с кем не встречаешься. Тебе нечего предложить, нечего отдать женщине. Я бы сказала, ты из тех, кто предпочтет сам все испортить, чем ждать ударов судьбы. Ты не можешь просто послать все к черту и стать офисным служащим. Нет, ты неординарный человек — хотя и очень ответственный. Ты ненавидишь эту работу, но она нужна тебе как воздух. Тут и гадать нечего: тот Ивата, что был до отдела убийств, ушел навсегда.

Ивата допил кофе и кивнул:

— Ты не раз встречала таких, с красными глазами?

— Ты сам спросил.

— Да, сам. И всегда ты так любезна со своими напарниками?

— О нет, — засмеялась она. — Обычно я не такая общительная. — Закончилась очередная песня, и Сакаи затушила сигарету. — Итак, — сказала она, меняя тему. — Какие у тебя планы насчет профессора?

— Для начала выяснить его местонахождение на момент обоих убийств. Сил у него точно хватило бы, да и с ритуальной стороной он знаком неплохо.

— Ясно.

— Как только я обнаружу хоть тень улики, хоть малейшую связь, я его прижму.

Сакаи вытащила из зеленой кожаной сумки блокнот.

— Кстати, об уликах. Полицейское управление Канагава прислало результаты банковской проверки. Оказывается, госпожа Оба была довольно состоятельной женщиной. На те деньги, что у нее имелись, она могла бы заказывать продукты на дом лет до трехсот. Но, в отличие от семьи Канесиро, ее счет не пополнялся. Расходы тоже ничего особенного не показали.

— Возможно, убийца знал, что деньги не заинтересуют ее, в отличие от Канесиро.

— Что ж, еще одна из загадок мироздания. Ивата, отправляйся домой. Выглядишь отвратно.

— Ты всем это говоришь.

— У меня острый глаз, сам же сказал.

Ивата почувствовал, что у Сакаи сегодня новые духи. Цветочный запах, с медовыми нотками. Он впервые видел ее с накрашенными губами, а под глазами были темные круги. Она была в облегающих вытертых джинсах и объемном черном свитере, спадавшем с плеча. Через подлокотник ее кресла была перекинута кожаная куртка.

— Пожалуй, я и правда поеду домой. А ты куда?

— У меня встреча с другом.

— Тогда иди, а я расплачусь.

Сакаи помахала ему на прощание и направилась к выходу. На улице она раскрыла зонтик и быстро исчезла из виду. Ивата отодвинул чашку из-под кофе, достал сигареты и только теперь заметил знак «Не курить». Он убрал сигареты и ощутил бездонную пустоту. Он хотел, чтобы Сакаи осталась с ним, хотя пока не понимал, затруднялся сказать, что им движет: мимолетное желание, любопытство или скука. При мысли о Сакаи у него возникали разные мысли, но он не мог определить, какие превалируют.

Ивату не очень беспокоили его чувства к Сакаи. Но нежелание быть одному его поразило. Он стал вспоминать разных людей, с которыми его сводила жизнь, прикидывая, кому бы сейчас позвонить, кто бы ему обрадовался. Никто не пришел на ум.

Ивата расплатился и вышел из кафе.

* * *

На улице Васаи-дори, пролегающей прямо за станцией Иидабаси, Сакаи миновала рощицу еще не распустившихся берез и остановилась перед зданием бурого цвета. Над вывеской торгового центра висела видавшая виды табличка:

Еще поднимаясь по лестнице, Сакаи расслышала приглушенные звуки ударов по боксерским грушам, поскрипывания матов и канатов ринга. В зале было светло, в воздухе стоял легкий запах аммиака. Юные боксеры разминались в углу зала, а на ринге в самом центре уже боксировали. Никто не обратил на Сакаи особого внимания. В рамке на стене возле ринга висело изречение на английском:

В дальнем конце зала распахнулась дверь, откуда вышел высокий мускулистый мужчина, стриженный ежиком и с татуировкой в виде бабочек на руках. Он тепло поздоровался со знакомыми. Увидев Сакаи, он замер как вкопанный, но тут же его рот расплылся в улыбке:

— Норико!

Она улыбнулась уголком рта и крикнула:

— Осино! Наш чемпион!

Молодые боксеры зааплодировали, кто-то присвистнул. Осино покраснел и махнул ей, чтобы она следовала за ним. Пока они шли, Сакаи любовалась его мощным торсом и едва сдерживалась, чтобы не шлепнуть его по заднице. Он провел ее в небольшой аккуратненький кабинет, два окна которого выходили на парк Кораку и на реку Канда. Сев к столу, они некоторое время просто улыбались друг другу, вглядываясь в знакомые черты и отмечая произошедшие с каждым перемены, этакие печати времени — свидетельства потерь и новых приобретений.