Мамины субботы - Хаим Граде

— На, бери.

Хайка берет яблоки, долго рассматривает их с разочарованным выражением лица и наконец выдавливает:

— По-смо-три-ка, что о-на мне да-ет.

И швыряет яблоки на землю.

Мама видит, как ее товар катится в сточную канаву и уплывает вместе с грязным талым снегом.

— Сумасшедшая! — кричит она.

— Сумасшедшая, но бьет по голове ближнего, а свою голову бережет, — смеется, хватаясь за бока, Алтерка.

Мама печально садится на свою табуретку. Она не раскаивается в том, что не отдала Хайке самое большое и красивое яблоко. Быть настолько щедрой ей Бог не велел, тем более что ее товар взят взаймы у оптовика. Гораздо больше ее огорчает то, что она не смогла сдержать гнева. Если бы она обругала какую-нибудь мадам, которая в базарный день ввязывается на рынке в грошовую торговлю из-за пучка лука, она бы не раскаивалась в своей резкости даже в Десять дней покаяния, но то, что она набросилась с криками на полунемого человека, — большой грех. Разве мало неудачных детей рождается в благополучных домах? Но когда есть родители, следящие за ребенком, недоделанные дети не становятся позорищем и посмешищем. А Хайка, помимо ее природных изъянов, еще и сирота и родом из такой нищеты, что даже представить трудно. Не напрасно в святых книгах сказано, что если бы на одну чашу весов положили все страдания мира, а на вторую — страдания бедности, то вторая чаша перевесила бы.

III

Алтерка-гусятник смотрит из-под ладони, чтобы лучше видеть. Он смотрит вдаль, как капитан корабля, который глядит в небо на маленькое облачко, предвещающее грозную бурю.

— Ад приближается! — кричит гусятник. — Распутин со своими семью женами!

Бакалейщик Хацкель, едва с грехом пополам избавившийся от караванов попрошаек, широко распахнул дверь, чтобы бедняцкие запахи выветрились и покупатели могли войти в лавку. Услышав предупреждение гусятника, он содрогнулся:

— Евреи, запирайте лавки. Погром!

Как сибирский мужичок Распутин, вознесшийся к величию при русском царе, кружил головы красивейшим принцессам, так и виленский попрошайка покорил сердца семи нищенок. Город дал ему прозвище «Распутин», кто-то даже называл его «императором».

Распутин расставляет семь своих жен на углах богатых улиц, и они не пропускают ни единого человека. Им достаточно взгляда на прохожего, чтобы понять, сколько денег у него в кошельке. При этом он может выглядеть полным ничтожеством и ходить в тряпье. Поговаривают, что, когда им удается поймать общинного деятеля, синагогального старосту, ответственного за кассу, попечителя общины, он уходит из их рук голым. Если у жертвы твердый характер и уговоры не действуют, нищенки набрасываются на несчастного как волчицы:

— Кровопийца, отдай миллионы, которые нам посылает Америка!

Влиятельный еврей видит, что целый город встал и глядит на него, словно он схваченный за руку карманник или торговец фальшивыми бриллиантами, и он пытается откупиться от женщин:

— Берите все, что у меня есть, только дайте уйти живым!

В переулках вокруг мясных лавок семь жен появляются редко. Что они могут здесь, с позволения сказать, заработать? Поэтому предположение Алтерки кажется верным:

— Видно, у них черный день, если они забрели сюда.

На Рудницкой улице[94]уже бедлам. Три нищенки потрошат лавку. Две прыгают вокруг прохожего в мягкой бархатной шляпе и с зонтиком в руке, а еще две осаждают мадам со свертками.

— Госпожа, подайте что-нибудь! — всхлипывает одна.

— Мадамочка, спасите! — падает в обморок другая.

— Вы подаете милостыню или нет? — кричит третья хриплым голосом разбойника с большой дороги, нападающего на купца и приставляющего ему к горлу нож.

— Им нет до нас дела! — рыдает четвертая, как приговоренный к смерти, увидевший перед собой виселицу.

Прохожий, защищаясь, выставляет зонтик и убегает. Мадам со свертками тоже с сопением бросается прочь. Нищенки провожают их благословениями:

— Смотри-ка, как размахивает руками, чтоб его на девять локтей подбросило!

— Смотри-ка, какие свертки несет, чтоб ее разнесло на кусочки!

Богатые обывательницы, которые все утро лениво слоняются по своим квартирам и лишь после полудня отправляются за покупками, ничего не знают о буре, бушующей на улице. Они спокойно стоят в мясной лавке Алтерки и непринужденно беседуют с Лизой. Сам Алтерка встал в воротах крепко, как скала; он широко расставил ноги, он не впустит побирушек в свою гусятню. Если они ворвутся в наш двор, хозяйки разбегутся, как перепуганные гусыни. Вот Алтерка и стоит на страже, его короткая морщинистая шея налилась кровью, покраснела от злости, и, чтобы унять волнение, он цепляется к моей маме:

— Не расстраивайтесь, Веля, будет еще хуже. Сегодня, в понедельник, — манифест попрошаек. Но Бог даровал нам еще и пятницу, день аристократов из числа разорившихся богатых обывателей и горбатых спин. Вильна знаменита по всему миру Виленским гаоном и своими попрошайками.

Алтерка не успевает закончить, он бросается в угол ворот и загораживает дорогу какому-то существу, которое хочет незаметно прошмыгнуть во двор.

Перед гусятником стоит сам Распутин.

Распутин учуял, что в гусятне он может обглодать жирную косточку у богатых хозяек. Но понял он и то, что гусятник сторожит вход. Он хотел прокрасться в ворота незаметно, как вражеское войско, проникающее в осажденный город, когда стражи спят, но Алтерка вовремя заметил его и разрушил его планы.

Алтерка кипит от гнева, но разговаривает с попрошайкой деликатнейшим тоном, как Лиза, его жена, беседующая со своими мадамами по-русски:

— Вижу, вы заблудились. Могу ли я спросить, кого вы ищете?

С тех пор как этот мир стал миром, еще никто не отказывал Распутину в милостыне. Когда его штучки не проходят, он морщит лоб и закатывает глаза, налитые кровью и воспаленные от трахомы. И на прохожего нападает такое отвращение, что он готов отдать ему все до последнего гроша.

Распутин видит, что он не обойдет этого гусятника. Он смотрит на Алтерку своими узкими глазками-щелочками и решает: война.

Улица затаивает дыхание, всем ужасно интересно, чем закончится этот поединок.

Распутин поправляет на шее платок, завязанный множество раз, словно каждая из семи жен нищего завязала по узелку, чтобы он не простудился. Потом он откашливается и подпрыгивает на кончиках пальцев проворно и мягко, как черт на куриных лапах. Он приседает, сильно сгибая колени, чтобы низенький гусятник мог смотреть на него, попрошайку, сверху вниз, и протягивает руку:

— Подайте милостыню!

Алтерка заглядывает в его руку, рассматривает линии жизни на ладони нищего, зевает и переспрашивает так, словно ничего не слышал: