Ты не виноват - Дженнифер Нивен

Как-то раз я совершил непростительную ошибку, рассказав о своих ощущениях. Года два тому назад я спросил тогда еще своего близкого друга Гейба Ромеро, приходилось ли ему когда-нибудь ощущать звуки или видеть головную боль, растягивалось ли или, скажем, сжималось вокруг него пространство, и было ли ему интересно узнать, что произойдет, если резко прыгнуть так, чтобы очутиться очень близко от поезда, автобуса или автомобиля? Будет ли твое появление достаточным, чтобы остановить их? Я даже предложил ему попробовать вместе. Лично мне где-то глубоко внутри казалось, что я непобедимый, и со мной, следовательно, после таких экспериментов ничего не случится. Он пошел домой и сразу же рассказал обо всем своим родителям. Они передали это моему учителю, тот, в свою очередь, счел нужным поставить в известность директора. Ну а он, разумеется, сразу же проинформировал моих родителей. Они спросили тогда меня: «Теодор, это правда? Ты сочиняешь небылицы и рассказываешь их своим товарищам?» На другой день весть разнеслась по всей школе, и с тех пор я превратился в Теодора Фрика. Буквально через год я вытянулся сразу на тридцать пять сантиметров. Оказалось, что вырасти из старой одежды достаточно просто. Другое дело – перерасти приклеенный к тебе ярлык…

Вот почему приходится делать вид, что ты абсолютно такой же, как и все остальные, хотя всем хорошо известно, что ты совершенно другой. «Это только твоя вина», – сказал я тогда себе. Моя вина заключается в том, что я не умею быть нормальным, я не умею притворяться, будто я такой же. Как, скажем, Роумер или Чарли, или Бренда, или кто-то еще. «Это только твоя личная вина», – повторяю я себе и сейчас.

Пока стою на стуле, я пытаюсь представить, что ко мне подбирается фаза сна. Пока ты печально знаменит, но при этом непобедим, трудно представить себя небодрствующим, однако я заставляю себя сконцентрироваться, поскольку это для меня очень важно. Это вопрос жизни и смерти.

Маленькие пространства в этом смысле выигрывают, а моя комната слишком уж велика. Но, возможно, я смогу уменьшить ее вдвое, если передвину книжный шкаф и гардероб. Я приподнимаю ковер с пола и начинаю переставлять мебель так, как было задумано. При этом никто не торопится подняться ко мне и спросить, что тут происходит. Хотя я абсолютно убежден в том, что и мама, и Декка, и Кейт (если она дома, конечно) слышат шум и скрежет мебели по полу.

Мне становится интересно, а что вообще должно произойти, чтобы они зашли ко мне? Достаточно ли для них будет звука разорвавшейся бомбы? Или потребуется настоящий ядерный взрыв? Я пытаюсь припомнить, когда в последний раз кто-либо из них находился в моей комнате. Единственный случай, который удается воспроизвести в памяти – это моя болезнь гриппом четыре года назад. Если не ошибаюсь, тогда заботу обо мне на себя взяла Кейт.

Чтобы как-то оправдаться за пропущенную пятницу, я решаю рассказать Эмбриону про Вайолет. Я, конечно, не называю ее по имени или фамилии, но мне нужно поделиться с кем-нибудь своими новостями, кроме Чарли и Бренды, которым интересно узнать только о том, переспали ли мы с ней или еще нет. Или лишний раз напомнить о том, какую взбучку устроит мне Райан Кросс, если я только вздумаю замутить с ней.

Но сначала, конечно же, Эмбрион начнет расспрашивать меня о том, не собирался ли я сделать что-то с собой. Мы проходим с ним это как обязательную часть программы дважды в неделю. Причем происходит все примерно так.

Эмбрион: «Не пытался ли ты сделать с собой что-нибудь плохое, Теодор, со дня нашей последней встречи?»

Я: «Нет, сэр».

Эмбрион: «А может быть, ты думал об этом?»

Я: «Нет, сэр».

Мне опытным путем (и достаточно болезненным) удалось установить, что лучше всего никому не говорить о том, что ты думаешь на самом деле. Если ты ничего не говоришь, они начинают считать, что ты ни о чем и не думаешь, и твое поведение представляет собой только лишь то, что они могут увидеть.

Эмбрион: Сынок, ты меня не обманываешь?

Я: Как я мог бы позволить себе обманывать такого авторитетного человека, как вы?!

А так как у него полностью отсутствует чувство юмора, он только прищуривается и произносит:

– Надеюсь, что это так. Я читал статью в «Бартлетт дерт».

– Нельзя всегда полностью доверять тому, что читаешь, – печально произношу я с долей сарказма.

Эмбрион искренне обеспокоен и желает мне только добра, и он, кстати, является одним из тех немногих взрослых, кому не наплевать на меня.

– В самом деле, – добавляю я чуть ли не срывающимся голосом. Наверное, все же эта статья затронула меня гораздо глубже, чем я мог предположить.

После того, как обмен дежурными фразами заканчивается, все оставшееся время я трачу на то, чтобы доказать ему, как много у меня имеется причин для того, чтобы продолжать жить дальше. Сегодня я впервые вывожу на сцену Вайолет.

– Итак, вернемся к девушке. Допустим, ее зовут Лиззи. – В кружке по макраме старшей у нас выбрана Элизабет Мид. Она очень милая, и я надеюсь, она не стала бы возражать против того, что я решил использовать ее имя для сохранения своей тайны. – Мы с ней вроде как дружим, и это делает меня, пожалуй, самым счастливым человеком. Я просто балдею от счастья. Причем настолько, что даже мои друзья замечают это, и им становится неловко находиться рядом с таким счастливчиком.

Он долго и вдумчиво изучает меня, словно прикидывая, с какой стороны ему лучше будет подступиться ко мне. Я продолжаю что-то бухтеть про Лиззи и про то, какие мы с ней оба счастливые, и что мне хочется проводить все дни напролет, лишь рассуждая о том, как же я по-настоящему счастлив, что, впрочем, частично является правдой. Наконец, он произносит:

– Достаточно. Я все понял. Эта так называемая Лиззи и есть та самая девушка из газетной статьи? – Для убедительности он изображает в воздухе пальцами кавычки, словно ставя между ними ее имя. – Та, которая спасла тебе жизнь, не позволив спрыгнуть с колокольни?

– Возможно. – Интересно, а он поверил бы мне, если бы я рассказал ему, что в действительности все происходило как раз с точностью до наоборот?

– Просто будь осторожнее.

«Нет, нет и еще раз нет! – хочется мне прокричать Эмбриону. – Уж вы-то, как никто, должны знать, что именно такие слова нельзя ни в коем случае говорить счастливому человеку. Ваше «будь осторожнее» подразумевает, что счастью скоро придет конец. Может быть, это случится через час, может быть, и через пару лет, но все равно счастье оборвется. Неужели нельзя было выразиться иначе? Трудно было, что ли, сказать нечто вроде: «Я искренне рад за тебя, Теодор. Поздравляю! Ты нашел того самого человека, который делает тебя счастливым»?

– Знаете, можно ведь было просто порадоваться за меня, и все. Сказать просто: «мои поздравления». И на этом остановиться.

– Мои поздравления.

Но поздно. Эмбрион уже сделал свое дело. Он сказал то, что думал. И теперь мой мозг уцепился за его предостережение «будь осторожнее». Он ни за что не отпустит эти слова, не забудет их. Я пытаюсь обмануть свой собственный разум, уверяя себя в том, что, возможно, он-то имел в виду совсем другое. Он хотел сказать: «Будь осторожнее во время секса. Не забудь про презервативы». Но вы же понимаете – это мозг, и он соображает так, как ему надо. Теперь он перебирает все возможные варианты, как Вайолет Марки могла бы разбить мое сердце.