Время первых - Валерий Рощин

К пульту подтянулись Раушенбах с Феоктистовым.

– Сергей Павлович, я за автоматику головой отвечаю, – уверенно сказал Раушенбах. – Ручная посадка не потребуется.

Королев не торопился принять решение. Что‑то в этой ситуации его смущало и беспокоило. Что именно, он пока не понимал.

Наконец, решившись, он поднял микрофон:

– Алмазы, как самочувствие?..

* * *

Как и Раушенбах, Борис Евсеевич Черток являлся крупным советским ученым, конструктором и ближайшим соратником Королева.

Родился он в польском Лодзе. Во время Первой мировой войны с потоком русскоязычных беженцев оказался в Москве.

Несмотря на прекрасно сданные экзамены, в МВТУ его не приняли из‑за происхождения – родители Бориса были служащими. Пришлось в августе 1930 года начинать трудовую деятельность электромонтером на Московском авиазаводе № 22.

Работая на этом прославленном заводе, Борис Евсеевич принимал участие в строительстве самолетов «ТБ‑1», «ТБ‑3»; при сборке знаменитого Н‑209С, на котором через Северный полюс в США летал Сигизмунд Леваневский, Черток уже был ответственным инженером по электрике и радиооборудованию.

В сороковом году он заочно окончил Московский энергетический институт. В годы войны трудился в ОКБ В. Ф. Болховитинова. А в апреле 1945 года в составе специальной комиссии был командирован в Германию для изучения захваченной советскими войсками ракетной техники.

С 1946 года вся деятельность Бориса Евсеевича так или иначе была связана с разработкой и созданием систем управления ракетами и космическими аппаратами. В 1951 году он стал начальником отдела систем управления Особого конструкторского бюро № 1.

* * *

В кабине явственно ощущалось вращение. Это явление не добавляло комфорта, но и не представлялось космонавтам критичным.

Когда с Земли прозвучал вопрос Королева о самочувствии, Беляев вопросительно глянул на товарища: «Ты как?»

Тот показал большой палец.

– Нормальное самочувствие, Заря.

– Ну что, покатаемся на карусели?

– Покатаемся. А как долго?

– Пятнадцать витков, – сказал Королев. – Примерно двадцать два часа. Дело в том, что сажать вас можно на восемнадцатом или на двадцать втором витке. Мы готовимся к восемнадцатому.

Леонов кивнул, и Беляев ответил за двоих:

– Поняли, Заря. Потерпим.

– Потерпите, орёлики, потерпите…

Космонавты принялись разоблачаться: сначала сняли перчатки, затем шлемы.

– Подумаешь, двадцать два часа, – комментировал Алексей. – Это как до Туапсе на верхней полке.

Корабль в полной тишине летел по орбите над Землей. Медленно вращаясь вокруг собственной оси, он подмигивал единственным светящимся иллюминатором…

* * *

На Командном пункте настало затишье. «Восходу‑2» предстояло накручивать долгие витки вокруг планеты, на его борту был относительный порядок, оба космонавта – живые и здоровые – сидели в креслах. Поэтому все сотрудники КП немного расслабились: кто‑то решил перекусить или выпить кофе; кто‑то, оставив на рабочем месте сменщика, отправился вздремнуть.

– Борис Викторович, хотите свежий анекдот? – обращаясь к Раушенбаху, спросил Комарь.

– Где ты его услышал – свежий‑то? – лениво откликнулся тот. – Сутки почти безвылазно здесь сидим.

– А прямо здесь и услышал, – зашелестел Комарь газетой. – Вот, в «Комсомольской правде» только что прочитал.

– В «Комсомольской правде»? Ну давай…

Сидевшие поблизости невольно прислушались.

– Итак, заметка. Цитирую: «Товарищ Королев запускает в космос аппарат для измерения солнечной активности. Наши читатели интересуются, можно ли на этот аппарат сразу установить прибор для исследования дна океана? Ну чтоб два раза не запускать…

Командный пункт огласился громким смехом. Но внезапно он резко стих – в зал вошел Королев. Кто‑то начал подавать Комарю знаки…

Наконец до него дошло, и он обернулся.

– Про меня? – спросил Главный.

– Не совсем, – стушевался чтец и рассказчик. – Виноват, Сергей Павлович.

Но Королев вовсе не сердился, а смотрел весело и ободряюще.

– Смешно?

– А‑а… не знаю.

– Смешно, – подсказал кто‑то из зала.

На этой волне общий смех возобновился. Посмеялся и Главный конструктор. Затем промокнул платком вспотевший лоб, подошел к самописцам и проверил их показания…

– Как вы себя чувствуете, Сергей Павлович? – поинтересовался Каманин.

– Нормально. Только душновато здесь.

– Да, есть немного…

* * *

Шел восемнадцатый час полета. До включения автоматики оставался последний виток.

– Чего молчишь? – спросил Леонов.

– Считаю, – отозвался Беляев.

– Чего считаешь?

– Сколько нештатных ситуаций случилось за наш полет.

– Ну, сколько… Закинуло не на ту орбиту – раз. В шлюз пришлось лезть башкой вперед – два. Внешний люк не закрылся автоматически – три. Вроде три.

– А я пять насчитал.

– Ну‑ка, озвучь.

– Ты едва не задохнулся в шлюзе без кислорода – четыре. И корабль закрутило после отстрела шлюзовой камеры – пять.

– Да, ты прав – целых пять, – согласился Алексей. – Надеюсь, на этом наши приключения закончатся и мы нормально сядем в расчетном районе.

– Я тоже на это надеюсь. А то перебор получится…

Ни тот, ни другой не догадывались о том, что следующая – шестая по счету нештатная ситуация уже случилась, и ее последствия начнут сказываться совсем скоро.

Оба космонавта выглядели уставшими и измотанными, но к постоянному вращению корабля привыкли. Время от времени Павел брал в руки бортовой журнал и заполнял его страницы. Зевая, Алексей делал в небольшом альбоме наброски – каждый раз, когда в маленьком иллюминаторе появлялась Земля, он вытягивал шею и, поглядывая на нее, быстро работал карандашом…

В спокойной умиротворяющей обстановке космонавты не заметили, как крышка люка слегка сдвинулась со штатного места. Отойдя от круглого проема, она образовала микронный свищ, через который стал постепенно улетучиваться находящийся в кабине воздух.

Внутри корабля видимых изменений не произошло, а снаружи металл вокруг щели моментально покрылся налетом белого инея…

– Поспал бы – не железный, – отреагировал Беляев на очередной зевок товарища.