Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он посмотрел на Лоррен большими серыми глазами в обрамлении по-женски длинных черных ресниц, и его взгляд был таким нежным и одновременно напряженным, что ей захотелось кинуться в объятия этого мужчины и крикнуть: «Люби меня! Сейчас, здесь!» Помешала барная стойка…
– Объясни хотя бы, почему ты не приехал в аэропорт?
Лео колебался, смотрел на Лоррен взглядом невинного младенца.
– Я ведь пообещал, что однажды ты все поймешь… Я виноват. Должен был предупредить… Но не предупредил, что теперь поделаешь.
– Это и есть твое объяснение?! – разозлилась Лоррен. – Полагаешь, я удовлетворюсь парой пустых фраз?
– Не усложняй, прошу тебя!
Взгляд Лео оставался спокойным и отстраненным. Лоррен не понимала: они писали друг другу каждый день, она преодолела расстояние в шесть тысяч километров, с их последней встречи прошли недели – и все это ради такого приема?!
– Не усложняй? Да пошел ты, Лео Ван Меегерен! – крикнула она и кинулась к двери, до последней секунды надеясь, что Лео ее остановит.
Не остановил.
Лео смотрит ей вслед. Она оборачивается – последний раз, ее глаза сверкают праведным гневом. В это мгновение она чертовски хороша в сером костюмчике и черном пальто, с конским хвостиком и непослушными прядями на лбу и висках, которые так ее молодят. Лоррен выбегает, даже не закрыв за собой дверь. Лео слышит, как она мчится вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Кокер несется следом. Дьявольщина! Лео зовет Пса, но тот с отчаянным лаем бежит за молодой женщиной.
Лео тяжело вздыхает, идет следом и оказывается в холле. Из открытой двери дует ледяной ветер, в ночном городе снова идет снег.
Вустер-стрит. Типично нью-йоркская улица с высокими кирпичными фасадами, подъемно-опускными окнами и металлическими пожарными лестницами. Снег скрипит под ногами, и Лоррен сразу замерзает. Она чувствует, что бездна одиночества затягивает ее, хочет сожрать…
Забудь. Он даже не попытался тебя остановить. Ему было неприятно, что ты заявилась. Может, ждал кого-то другого… Конечно, именно так… Какой же идиоткой ты бываешь! Обрадовалась, как девчонка, а мужику до тебя и дела нет…
Она достает телефон, чтобы вызвать такси, слышит лай и оборачивается.
Собака стоит посреди улицы, утопая лапами в снегу. И лает, зовя Лоррен. Вертит хвостом, а нежный дружеский взгляд зовет: вернись… вернись… Только бы не разрыдаться. Она нужна другу человека, но не самому человеку…
Появляется хозяин кокера. Стоит на верхней ступеньке крыльца и смотрит на нее, не отводя взгляда.
Потом свистом подзывает пса, и они исчезают в доме, оставив Лоррен в одиночестве.
27
Нью-Йорк, я люблю тебя,
но ты меня истощаешь.
Лоррен сидит в глубине зала «Гастронома на Второй авеню»[105]. Она едва притронулась к горячему сэндвичу с вяленым мясом и капустному салату. Люди вокруг нее объедаются еврейскими вкусностями – фаршированной рыбой, копченой семгой, картофельными оладьями, фаршированной шейкой[106] и домашними колбасами – и громко беседуют.
Несмотря на поздний час, в «Гастрономе» по-прежнему много посетителей.
Что, черт побери, за хреновая ситуация! Ее никогда еще так не унижали, она ранена на всю оставшуюся жизнь. И растеряна… Лоррен осталась совсем одна в ночном городе – что может быть хуже?
Что может быть хуже? Как насчет того, чтобы сдохнуть на улице от голода и холода в этом самом городе?
Подобные мысли не помогали.
Она встретилась взглядом со старой дамой в потертой шубе из искусственного меха, сидевшей через два столика от нее. Та словно бы понимала и разделяла печаль Лоррен. Возможно, в молодости эта женщина пережила нечто подобное? Морщинистое, как печеное яблоко, лицо одарило ее короткой сочувственной улыбкой, и Лоррен стало стыдно. Да как она посмела так распуститься, что ее жалеет одинокая грустная старушка?!
Так, в Париже сейчас четыре утра. Она достала телефон. Задумалась. Кому звонить? Полю-Анри? Димитри? Подругам? В таком-то состоянии? Она вызвала такси, отодвинула тарелку и три минуты спустя уже ехала в отель.
Мужчина видел, как она пересекла мозаичный тротуар и вошла в «Плазу». Лучи прожекторов подсвечивали монументальный фасад, превращая здание в волшебный замок. Он сидел за рулем старого «форда» на углу площади Великой Армии и Западной Пятьдесят восьмой улицы и, как только цель исчезла в здании, повернул ключ зажигания и ввел в навигатор адрес мотеля «Летние домики», что рядом с Бед-Стаем[107]. План напасть прямо на улице провалился, ему помешал свидетель, наблюдавший за ней из окна. Завтра… Жертва уже в Нью-Йорке, торопиться некуда. В свете фонаря было заметно его ухо, похожее на кочан цветной капусты, и черные глаза. В них не было ни следа волнения или нетерпения. И уж точно ни капли человечности.
Он рисует. Лихорадочно. Яростно.
Выдавливает краску из тюбиков на палитру, смешивает ребром мастихина, прореживает и наносит на холст. Он уже сделал вчерне набросок лица, и первый слишком жидкий слой краски стек вниз и успел высохнуть. Теперь Лео наносит густые слои зеленой и желто-зеленой, желтой кадмиевой, синей кобальтовой. Свет заставляет сверкать утрированные мазки импасто[108], создает блики и светлые места, сгущает тень, заполняя пустоты. Получается богатая текстура. Едва проработанная, так что изначальная сила красок не меняется. Лео хочет добиться максимальной лаконичности и экспрессии – чистого сплошного цвета.
Он голый по пояс и босой. Его окружают кисти, мастерки и тряпки. Пол запачкан краской, он топчется по ней, безразличный ко всему, кроме картины. Белой, желтой, красной краской испачканы грудь, лицо и руки художника, он ведет яростное сражение с холстом и с Лоррен, героиней картины.
Лео издает боевой клич, швыряет кисть через комнату, возвращается к работе.
Пес молча наблюдает за хозяином из угла: животное волнуется за Человека, он почти в ужасе.
Кто-то стучит в металлическую дверь.
Лео открыл глаза, едва не ослеп от света дня и моргнул – раз, другой, третий… Лежавший рядом с ним кокер почувствовал, что хозяин просыпается, перевернулся и начал вылизывать ему лицо.
– Подъем, бездельник! Мир принадлежит тем, кто рано встает! – крикнул из-за двери Гонзо.
Лео заворчал, но джинсы натянул и пошел открывать.
– Боже, что тут было? Ядерный взрыв?
Лео отложил кисть в половине шестого утра, совершенно лишившись сил, вымыл их, но прочую уборку оставил на потом.
Он зевнул, потянулся:
– Который час?
– Восемь утра. Собирайся. Мы идем оздоровляться, – сообщил Гонзо, и Лео только тут заметил, что его друг одет
