Бабочка на огонь - Елена Аверьянова

Вниз по течению текли воды реки, вниз по течению — воспоминания о последнем в жизни Андрея дне афганской войны.

Их части крупно повезло, а роте, где служил сапером рядовой Голубев, — особенно. Часть выводили с войны одной из первых, роту, где были саперы, — самой первой. До моста им, загорелым мужчинам, героям Афгана, сидевшим в грузовиках, оставалось переехать небольшое поле — сплошь в невзрачных полевых цветах.

— Стой, — закричал главный по колонне, майор Малышев. — Проверить бы надо дорогу.

Первая машина остановилась, остальные недовольно загудели. Родина была рядом, руку протяни и цветок со своей земли сорвешь, а тут, мать твою, задержка происходит.

«Кончай, командир, пургу гнать, воду мутить. Мы — дома», — хотелось сказать каждому советскому солдату.

— Три человека — на дорогу, по два — на обочины, — не глядя на лица подчиненных, скомандовал осторожный майор.

«Я за вас отвечаю, я всех вас хочу живыми привезти к родителям, женам и детишкам», — наверное, думал он.

— Выполнять приказ, — крикнул Малышев. — Остальным — перекур.

Один из лучших солдат — Голубев, вместе со своей помощницей-овчаркой с киношной кличкой Джульбарс, пошел по обочине пыльной дороги, туда, где ждала его мина.

Джульбарс спас его, потому что умер от взрыва первым. Андрей был жив, когда думал, что вот подорвался, а боли не чувствует. За миг до взрыва под ногами он успел если не увидеть, то шестым чувством понять неладное, перестал обращать внимание на некрасивые полевые цветочки: почему он забыл, что они растут на земле противника, отвернулся от яркой вспышки.

«А то бы и глаз лишился», — успокаивал он себя потом, в московском госпитале, безногий, с одной здоровой рукой, бесполый, и плакал, как мальчишка: слабое было утешение.

Иногда он думал, что лучше бы его убило всего сразу, а не так — по частям. Чтобы такие злые мысли лезли ему в голову поменьше, инвалид начал курить. До войны не хотел гробить здоровье, всю войну прошел без единой затяжки, а тут уж выхода не было — начал. Сперва в этом сложном и непривычном деле Андрею помогали друзья по несчастью и по палате. Потом он сам навострился совать здоровой рукой сигарету в рот, культей чиркать спичкой о коробок, осторожно, чтобы огонь случайным ветерком не сдуло, подносить спичку к сигарете и дымить как паровоз. Много дымить и много думать.

Здесь, в родном городе, в родном доме — интернате для престарелых, Олеся помогала ему закуривать. Ей нравилось это делать, а уж ему-то как! В этом действии был их союз, дружба навеки и вся любовь. Без детей и прелюдий.

А какая у них с Олесей была шикарная встреча: она — монашка из церквушки, он — инвалид на колясочке, единственный молодой среди радостных и грустных — всяких старичков и старушек. Дело было так.

Он никогда не считал себя трусом, поэтому все произошедшее с ним в последний день войны описал жене в письме подробно. О последствиях не умалчивал. Если она не захочет его видеть — такого, пусть так и напишет или сама придет и скажет. Теперь он живет сносно и недалеко — военный комиссар города Любимска и майор Малышев устроили его судьбу, поместили в хороший, чистый Любимский дом престарелых, в отдельную палату номер одиннадцать.

«Приходи!» — молился он, когда писал письмо.

Наверное, письмо задержалось в пути или родители не сразу передали его Олесе. Но никогда и никому, даже ей, единственной и неповторимой, верной жене своей, которая святой возникла на пороге его комнатушки через два месяца, Андрей не расскажет, о чем он думал, во что верил и как жить остался.

Добрые и злые — разные старички и старушки, ветераны войны и труда — плакали, глядя на их встречу в незакрытые двери палаты. Кому не видно было, вставали на носочки, плакали так же горько, так же искренне, как вечером у телевизора, сочувствуя придуманной авторами мыльных сценариев мексиканке, бразильянке, аргентинке. Некоторые, сдержав слезы, молча уходили. Им верилось больше. Наверное, такие и о своей жизни что-то сразу вспоминали, наедине с собой начинали разбирать ее, как полевой букет: цветы и просто траву отдельно. Хорошее дело. Кропотливое.

— И все равно мы рисковали, — опомнился от далекого прошлого Андрей: помогла волна, разбившаяся о камень. Брызги попали в лицо.

— Она нас не узнала, — повторила Олеся.

Не оборачиваясь, по интонации жены, Андрей понял, что все время, которое он посвятил воспоминаниям, Олеся только и делала, что повторяла про себя эти слова, как заклинание, с механической последовательностью некоего часового устройства. Например, бомбы, которую завтра нужно будет правильно подложить. Для разведки того, где и как это лучше сделать, чтобы убить только одного человека, а не зрителей, супруги сегодня и посетили «Полет», репетицию Груни Лемур.

Ожидаемый Катюшей звонок из Подмосковья раздался вечером. Злата была точна: вышла на связь со своим агентом в Любимске в точно назначенное время. Волнуясь от стыда, который она испытывала, следя полдня за Миррой Совьен, Катюша доложила заказчику о результатах проделанной работы.

На ее взгляд, особых достижений не было, результаты казались Катюше неутешительными. Судя по плохой на миг связи, по внезапной немоте телефонной трубки, Злата Артемовна, возможно, даже немножко выругалась.

— Значит, вам не удалось разговорить старуху? — спросила Злата Катюшу через большое расстояние.

— Мне показалось, она не обманывает, когда говорит, что ни о какой дискете и слыхом не слыхивала, — дала свою оценку беседы с Миррой Катюша.

После непродолжительной паузы — Катюше было слышно, как Злата дышит и думает, — далекая собеседница сказала:

— Повторите адрес, по которому Совьен ходила.

— Почта, рынок, маникюрша, — начала перечислять Катюша уже известный Злате маршрут «объекта» слежки.

— Адрес дома, квартиру, к кому она ходила, — тяжелым, мрачным и раздраженным голосом, которым гвозди можно забивать, прервала режиссерша Катюшу.

Катюша поняла, что она — глупая. То есть не Злата глупая, а Катюша. Хотя и Злата не лучше. Заплатила бы Мирре за дискету большие деньги, и все дела. Так все сейчас в кино делают. И следить никому ни за кем не надо.

«Господи, детский сад какой-то, игры в казаков-разбойников, пионерская «Зарница», — с тяжелым от собственной глупости сердцем подумала Катюша и продиктовала Злате адрес, по которому Мирра Совьен днем носила огромную сумку продуктов.

— Не надорвалась? — еще мрачнее спросила Злата, чтобы заполнить очередную паузу.

А Катюша опять не совсем поняла ее. То ли Мирра не надорвалась, таская тяжелую сумку с рынка, то ли Катюша — полдня по жаре следя за Миррой.

— Не очень. Там — первый этаж, — уклончиво ответила Катюша.

Дескать, понимай, Злата Артемовна, тоже, как хочешь. То ли Мирра не надорвалась, донеся сумку с рынка только до первого этажа обыкновенной «хрущевки», то ли Катюша — следившая за Миррой, оставшаяся из предосторожности у приоткрытой двери подъезда.