Между огней - Олли Вингет

– Юли, милая, помоги мне, – попросила Сильвия, заметив, с каким потерянным видом девочка оглядывает сразу опустевшую вершину утеса.

Юли вздрогнула, кивнула и направилась к подруге. Оставленный у вещей Чарли посеменил за ней, взволнованно рыча.

***

– Да подожди ты! – крикнул Лин, силясь догнать Алису, но та продолжала нестись вперед.

Крылья уже ломило от резкого взлета и стремительного движения, не оправданного ничем, кроме желания оторваться от старого друга. Наконец силы начали ее оставлять. Она долетела до горной развилки и медленно приземлилась, оглядываясь.

Этих мест не было на карте старого Вестника, их с Томасом путь не пролегал мимо раздвоенных гор, их сухих, кустистых склонов и большого разрушенного города лисиц. Теперь Алиса это знала с полной уверенностью. Они заблудились. Семеро Крылатых воинов Братства, может, уже и не существующего в Городе, оставленном ими в первый, самый страшный миг битвы между добрыми соседями.

Это она повела товарищей по неверному пути, надеясь на помощь Рощи. Это она не сумела выполнить свое предназначение и лишилась путеводного зова Алана. Это по ее вине все они погибнут, как и предвещал злобный голос у нее в голове. А теперь еще и единственный близкий человек выдал главный ее секрет, предал ее, поделившись с глупой девчонкой сокровенной тайной.

Алиса смотрела, как подлетает к ней Лин, не моргая, до рези в глазах. Но когда он был уже совсем близко, фигура его размылась и помутнела. На одно томительное мгновение Алисе показалось, что это Алан призывает ее в свой серебряный сон, но стоило только моргнуть, и горячие капли слез на щеках разрушили и эту надежду.

Алиса плакала, стоя на голых камнях в незнакомой местности. Одинокая и опустошенная. Даже лиса, последнего, кто еще не предал ее, она забыла на вершине утеса, с чужими Чарли людьми.

Когда Лин наконец приземлился, то увидел, как медленно Алиса оседает на колени, безвольно опустив руки, и рванулся к ней.

– Стой! – всхлипывая, закричала девушка, выбрасывая вперед влажную ладонь, на которую уже налипли острые камешки. – Не подходи ко мне…

– Да что с тобой, Святые Крылатые, что случилось?

– Я не просила тебя лететь за мной. Уходи! Я не хочу тебя видеть.

Лин сделал осторожный шаг в ее сторону, но Алиса сама вскочила и отошла дальше.

– Объясни толком, я тебя обидел?

– Нет.

– Ты расстроилась из-за Гвен? Я понимаю, нам всем сейчас нелегко, но разве это повод меня отталкивать?

Казалось, парень искренне не понимал, чем умудрился вызвать ее гнев, но и это не смягчило плачущую Крылатую.

– Просто уходи. Дело не в Гвен. Ни в ком. Я должна остаться одна.

– Что за глупости? – Лин присел на округлый камень, больше не пытаясь подойти ближе к Алисе. – Мы должны держаться вместе. Сама посуди, как только отряд разделился… Случилась беда. И все по моей вине… Больше я этого не допущу. Прошу тебя, успокойся, и полетели обратно. Ты устала, только и всего… Тебе нужно поспать.

Алиса, которая почти было успокоилась, слушая его ровный, уверенный голос, вдруг вскипела гневом.

– Поспать? – прошипела она. – Может быть, ты мне и колыбельную споешь?

В ее словах было столько желчи, что Лин напрягся, силясь понять, что она имеет в виду.

– Колыбельную? Ты о чем вообще? – И тут он вспомнил, как прошлой ночью, когда он засыпал, ему показалось, будто Юли поет колыбельную, ту самую, что стала поводом для их страшной ссоры в лечебнице.

Те дни словно подернулись серой дымкой у него в памяти, лихорадка стирала из нее детали, но история, услышанная им от Юли, о кормилице, поющей старую колыбельную, и о ее смерти из-за несмышленой девочки, осталась яркой вспышкой даже посреди общего морока и озноба.

– Да, колыбельную. Песенку моей мамы, Лин, – горько сказала Алиса, прерывая его мысли. – Ту, что я пела тебе в детстве, ту, которой я поделилась с тобой, как самым ценным, что вообще у меня было. Откуда эта маленькая стерва знает мою колыбельную, Лин? Кто пропел ей эти строчки в первый раз? Скажи мне, кто?

Крылатого обдало холодом. Столько обиды и боли было в словах Алисы. Он видел, как та плачет, не замечая слез, что скатывались по щекам. И ему отчаянно захотелось сказать правду. Страшную, чужую тайну, только бы Алиса ни мгновения больше не считала его предателем.

Но на утесе осталась Юли, потерянная и одинокая. Может ли он сейчас воспламенить вражду между ней и Жрицей, ведущей их всех к оазису? Ведь следом за Алисой секрет внучки старой Феты узнают и остальные. Не решат ли они, что именно Юли притягивает к ним беды, высасывает из них силы, пока все спят? Лин знал, что именно так Вестники и подумают. А значит, они прогонят девочку, заставят улетать на все четыре сожженные стороны, обрекая ее на одинокую гибель в пустыне.

Потому Крылатый крепко зажмурился, чтобы не смотреть в глаза Алисе, когда слова сорвутся с его губ.

– Я… я умирал. Ты улетела с Вожаком, я был уверен, что не дождусь тебя, никогда больше не увижу. Мне хотелось, чтобы от нас хоть что-то осталось… Чтобы кто-то помнил тебя, чтобы колыбельная твоей мамы не исчезла вместе с нами, понимаешь?

– Нет. Я не понимаю, Лин, – глухим голосом ответила Алиса, вытирая лицо ладонью. – Ты мог целовать девчонку, забыв, что было между нами той ночью. Ты мог назвать ее своей, мог взять ее… Даже в жены. И все это я бы поняла, правда. Жизнь такая короткая, а смерть… она прячется за любым поворотом. Я не ждала от тебя верности тела… Верности сердца – тоже. Но отдать другой мою самую большую ценность. Предать меня так… Прости, этого я не пойму.

Лин хотел броситься к ней, обнять, сжать в ладонях ее заплаканное лицо, покрыть его поцелуями, клянясь в верности. Любой из существующих в мире. Но он уже сделал свой выбор. И этого было не изменить.

Не говоря больше ни слова, они взлетели, направляясь от развилки обратно к утесу с плоской вершиной. В голове Алисы было пусто и гулко, боль нахлынула в одно мгновение, сметая все стены, выстроенные ею, чтобы защитить душу от чужой силы Рощи, и осталась плескаться глубоко внутри. Потому Алиса не удивилась, когда к опустошенному сердцу протянулась та привычная ниточка, что влекла ее вперед.

Алан ждал, когда его Жрица искупит преступное своеволие. А бескрайняя боль предательства искупает любое прегрешение испытавшего ее.

Он долго спал в своей норе, закопавшись в недра сожженного мира.

Его сухие, тонкие лапы, давно утратившие подобие человеческих рук и ног, глубоко увязли в сыпучем сером пепле. Паук спал, мелко подрагивали короткие веки, что не прикрывали его водянистые глаза полностью.

Когда покалывание песчинок делалось совсем уж невыносимым, он обтирал лицо узкой ладонью, удивляясь сквозь сон, что ладонь эта еще принадлежит ему, и простое движение, такое человеческое, такое знакомое, подвластно пропеченному до скелета телу.