Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

Алтунин подумал о том, что высказывание мнений надо начинать с самых младших по званию, как это было принято на флоте в царское время. Сначала выступали гардемарины, потом мичманы, а уже под конец высказывались капитаны и адмиралы. Так правильнее — младший говорит без оглядки на старшего, говорит то, что думает, а не то, чего от него хотят услышать. Комиссар оговорил, что он просто делится мыслями, но, все равно, если после его выступления высказать прямо противоположную точку зрения, то это будет выглядеть не очень хорошо. Получится, что он, капитан Алтунин, хочет показать себя умнее комиссара милиции, начальника МУРа. Спрашивается, если ты такой умный, то почему не начальник? Нет, теперь остается только одно — дождаться конца совещания и действовать по своему усмотрению.

Так думал Алтунин, а вот доктор Беляев возразил комиссару.

— Мне кажется, Александр Михайлович, что немецкие диверсанты должны орудовать не заточкой, а чем-то более…

— Немецким? — подсказал комиссар.

— Да, немецким. Заточка, она больше для блатных…

— А вы не думаете, Валентин Егорович, что это мог быть офицерский кортик? — спросил майор Ефремов.

— Кортик? — задумался Беляев. — Вполне вероятно, впрочем, только после замеров, произведенных на секции, можно будет сказать точно…

— Вскрывайте тела безотлагательно! — распорядился Урусов. — Постарайтесь получить как можно больше данных об оружии, которое использовали преступники… Сколько, кстати, по-вашему, их могло быть?

— Двое или трое, — не раздумывая, сказал майор Ефремов.

«Двое, — подумал Алтунин. — Скорее всего их было двое…»

Совещание закончилось быстро, через четверть часа. Комиссар пожал все руки, словно говоря: «Надеюсь я на вас, ребята» и уехал.

— Могу располагать собой до завтрашнего утра? — спросил Алтунин у начальника отдела.

— Можешь, — сказал тот, прекрасно понимая, что Алтунин отпрашивается по делу, и спросил: — Есть какие-то соображения?

— Соображений у меня, как всегда, куча, только почти все они бестолковые, — пошутил Алтунин и, переходя на серьезный тон, добавил: — Хочу проверить окружение Литвяковой.

— Думаешь? — поднял кустистые брови начальник.

— Крепко подозреваю, — ответил Алтунин и добавил: — Никакие это не диверсанты, Алексей Дмитриевич, а наши московские урки. Чтоб мне сержантом помереть, если не так!

— Ты, Алтунин, словосочетание «чтоб мне помереть» из лексикона исключи, — посоветовал Ефремов без тени улыбки. — От греха подальше… И поосторожней там, не лезь на рожон. У меня на тебя появились особые виды, так что береги себя.

— Какие виды, товарищ майор милиции? — от удивления Алтунин перешел на официальный тон.

— Гришин скоро на повышение уходит, вот я и подыскиваю себе заместителя, — начальник едва заметно улыбнулся. — Ну а старшим оперуполномоченным и начальником отделения можешь считать себя с понедельника, приказ уже подписан. Будешь без «ио».[31]Ты уж не подведи меня…

После исчезновения Джилавяна исполнение его обязанностей было возложено на Алтунина. Формально, по приказу, потому что на деле эти обязанности перепутались так, что без поллитры не разберешься, кто что должен делать. Как говорил предыдущий начальник МУРа: «Это у буржуев Шерлоки Холмсы да Наты Пинкертоны, а советский розыск, товарищи, дело коллективное».

— Не подведу, — пообещал Алтунин, удивляясь про себя тому, как переменчива жизнь — совсем недавно едва не выгнали из МУРа ко всем чертям с матерями, как выражался поэт Владимир Маяковский, а теперь повышать собрались.

— Только подумать!.. — снова донеслось из директорского кабинета. — В самом центре, возле площади Дзержинского…

Из самого центра Алтунин поехал к черту на кулички, в район Калужской заставы, домой к убитой Литвяковой. Пока трясся в переполненном двадцать шестом трамвае, удивлялся тому, как далеко от работы жила убитая. При своем-то довольно высоком торговом положении (завсекцией в таком шикарном магазине!) Литвякова могла бы сменять свою комнату куда-нибудь в центр с доплатой. Уж деньги-то на доплату у нее должны были водиться, судя по золотым сережкам, увесистой цепочке с сапфировым кулоном и кольцам на руках, Литвякова не бедствовала. В торговле вообще никто не бедствует, там, как принято говорить, «кто не при делах, тот при наваре». Опять же — связей куча. Это если опером из МУРа представиться в незнакомом обществе, то все тускнеют, скукоживаются и на контакт не идут. А к торговым работникам просто льнут, заискивают перед ними, подружиться пытаются.

Дверь открыла женщина, смутно показавшаяся Алтунину знакомой.

— Литвякова Полина Федоровна здесь проживает? — спросил Алтунин, предъявляя свое удостоверение.

— Здесь, но она сейчас на работе, — ответила женщина, отступая на шаг. — Если желаете, можете ее подождать, но придет она поздно, не раньше девяти.

«Она больше не придет», чуть было не вырвалось у Алтунина, но вместо этого он сказал с напускной равнодушной беспечностью:

— А Полина Федоровна мне не нужна, у меня к соседям ее разговор. Вы ведь соседка?

— Да, — кивнула женщина. — Лапина моя фамилия, Лапина Надежда Степановна… А вы, случайно, не наш новый участковый? Лицо у вас знакомое, но…

— Вы ж мое удостоверение только что читали! — улыбнулся Алтунин и вспомнил, где они встречались. — Вы мне недавно в трамвае место уступить хотели, помните?

— В седьмом?! — после секундного замешательства вспомнила женщина.

— Так точно! — подтвердил Алтунин, и усердно зашаркал ногами по половичку, готовясь войти. — В седьмом, по дороге к Трем вокзалам.

Разговаривать с Надеждой Лапиной было одно сплошное удовольствие, и Алтунин постарался растянуть его подольше. Во-первых, Надежда, при более близком рассмотрении, оказалась не просто красивой, а очень красивой. Во-вторых, она правильно отвечала на вопросы — четко, немногословно и по существу. В-третьих, у нее в комнате было очень уютно — трогательные вязаные салфеточки, рисунки по стенам, цветы на подоконнике. В четвертых, она, несмотря на горячие протесты, угостила Алтунина чаем и даже поставила на стол баночку с сахарином, которую Алтунин, из деликатности, предпочел не заметить.

Догадка подтвердилась — у Полины Литвяковой в конце мая появился новый кавалер, о котором она никому ничего не рассказывала, хотя про предыдущих рассказывала довольно много. Лапина видела его пару раз, когда он приходил к соседке в гости.

— Солидный такой мужчина лет сорока, немного полноватый, с залысинами, в очках, — рассказала Надежда. — Костюм, сорочка, галстук, обувь — все новое и добротное. Вежливый, но необщительный — поздоровается, и идет к Полине в комнату. Оба раза цветы приносил, большие такие букеты гвоздик. Полина очень любит, когда ей цветы дарят. Я так, про себя, решила, что он какой-то секретный научный работник, конструктор или просто ученый. А что, с ним что-то не так? Он обманул Полину? Вы знаете, она такая доверчивая! То есть, вообще-то не очень доверчивая, но верит в любовь с первого взгляда и прочую чушь…