В тишине твоих шагов - Елена Соколова

Придется отлежаться здесь.

К тому же его квартирка была гораздо уютнее моей, и не хотелось возвращаться в свой скворечник на первом этаже проходного двора в доме для умалишенных.

— Не скучай, если что понадобится, сразу напиши мне.

— Хорошо, — повторила я, махнув рукой.

Зацепив на ходу ключи от машины, Алексей запрыгнул в кроссовки и выскочил за дверь.

Я откинула одеяло и достала телефон. Температура почти спала.

Следующие полчаса мне посчастливилось поболтать с Катюшкой, которая пообещала проконтролировать Ксюшу до моего возвращения. У нее все было хорошо, она сидела в магазине с книжкой и чашечкой кофе, ностальгируя о тех временах, когда мы могли провести весь обеденный перерыв вместе, обходя бесчисленные полки с книгами.

Катя переживала за Арсения, интересовалась его здоровьем и с большой охотой ждала выходного, чтобы сбегать поухаживать за ним в больницу. Мне было жалко её — таких душевных порывов я еще ни к кому не испытывала, потому не могла до конца понять и полноценно поддержать. Неразделенные чувства обычно беспокоили меня не дольше суток: молча страдать, зная, что ты не интересен предмету страсти, в моем понимании всегда считалось пустой тратой времени.

Но, соглашусь, есть в этом что-то настоящее, искреннее, жертвенное. Не одна и не две девушки остались и еще останутся старыми девами, руководствуясь теми же мотивами. Я покачала головой, укоряя саму себя: опять Беляева мысленно все свела к грубости и цинизму, вслух же поддержала Катю парочкой добрых фраз и быстро перевела тему. Типично для меня.

Я не стала упоминать, где нахожусь и что произошло со мной сегодня днем, ведь такие разговоры не предназначены для телефонных переговоров. Такие беседы уготовлены лишь вечерним посиделкам с секретным бабьим перешептываниям на ушко. К тому же я еще не решила, хочу ли я делиться своими переживаниями, и если хочу, то какой именно их частью. Зная мой характер, Катя и не пыталась спрашивать. Она даже и не думала упоминать Донских, похихикивая, как это принято, и пытаясь вытянуть грязные подробности. Если Беляева захочет, сама расскажет. Славьтесь, понимающие друзья, больше бы вас таких!

Перезвонив маме, я уточнила информацию о здоровье брата, передала привет Ксюше, читавшей ему вслух любимую книгу, и отложила телефон.

Температура отступила совсем, и я чувствовала себя вполне сносно. Голова почти не кружилась, кости не ломило. После разговоров с дорогими людьми настроение значительно улучшилось.

В комнате царила приятная тишина. Кажется, даже мысли стали слышнее. Вскоре и солнышко выглянуло из-за тучки, наполнив комнату мягким светом. Я лежала, ощущая себя в уютной норке, в которой так славно было спрятаться от людей. Ничего не мешало, не раздражало.

Отдохнув с полчасика, я лениво встала, потянулась и обнаружила на столике пульт. Вероятно, от большого телевизора, висевшего на стене. Точно. Включила его. Нажав кнопку, добавила к изображению звук. Пока фоном шли новости, решила осмотреться.

Среди книг на стеллаже я обнаружила большое количество медицинской литературы с названиями, которые ничего мне не говорили. Различные справочники, изыскания, исследования. В кипе брошюр про какие-то кохлеары мне попалась папка с медицинскими заключениями Тимофеева с массой нечитаемых выражений. К ней прилагались данные КТ, МРТ, кипа всевозможных направлений, испещренных печатями.

Дрожащими руками, насколько хватило ума, я ознакомилась с заключениями трехлетней давности: черепно-мозговая травма, перелом височной кости, осложнения, мастоидит, оперативное вмешательство, потеря слуха. Читая страницу за страницей, я складывала в голове более-менее понятную картину того, что пришлось перенести капитану Тимофееву.

«Капитану», — об этом звании я узнала из военного билета. В другом документе значилось: «расторгнуть трудовой договор в связи с установлением инвалидности», в третьем: «назначить пенсию по инвалидности вследствие заболевания, полученного в период службы».

Я провела рукой по спутанным волосам и отложила бумаги. На ум тотчас пришли раны и шрамы, которые я заметила на его теле утром в «Старой пристани». Всё еще занятая мыслями о несчастьях, пришедшихся на долю Алексея, я достала с полки старый фотоальбом.

Фотографии в нем были цветными и достаточно свежими. Вот молодому Тимофееву лет пятнадцать, он, худющий как спица, сидит в рваной футболке, улыбается, играет на гитаре. Его непослушные светло-русые волосы лежат на плечах и кудрявятся мелким бесом. Ребята его возраста сидят полукругом, половина из них слушает исполнителя, остальные позируют фотографу.

На другом фото Алексей в забавной вязаной кофте с родителями на даче. На третьем — с худым парнишкой в коротких шортиках, ловко оседлавшем велосипед. Парнишке лет семь-восемь, в верхнем ряду не хватает пары зубов, но его улыбка четко копирует ухмылку Тимофеева. На следующем фото парнишке лет тринадцать, и я, пожалуй, начинаю его узнавать: это Артём, тот самый юноша из сыскного агентства.

Так и есть, вот они с родителями на новогоднем застолье в окружении бессчетного количества салатов и закусок. Оба юные, долговязые, но вполне узнаваемые.

Надо отметить, что его мама выглядела шикарно. Именно она и передала сыну по наследству эти лучистые светло-зеленые глаза. Отец выглядел подтянуто и строго: суровый взгляд, железная осанка. Чувствовалась воистину военная выправка. И даже упрямая копна каштановых волос была тщательно зачесана на пробор, не смея сопротивляться. Интересное семейство. Я улыбнулась.

Следующее фото было с выпускного: смеющиеся ребята с ленточками поперек груди, счастливые объятия, озорные девчонки в сатиновых платьях. У Тимофеева короткая стрижка, он выглядит крепким и уже знающим себе цену. Жизнь только начинается. Всё впереди.

Далее следовала вереница фотографий в веселой компании, где он обнимается каждый раз с новой девчонкой, одна краше другой. Студенческие годы. Тут одни парни: рослые, подтянутые, собранные. Далее бесчисленное множество фото бегущего в шортах и майке Тимофеева с прикрепленным значком с номером на спине, куча фотографий с различных соревнований: в процессе и на награждениях с медалями на шее. Защита диплома. Одно фото со службы: на плечах погоны с двумя звездочками, на лице хмурая ухмылка. Больше фотографий не было. Я закрыла альбом.

Осмотрев аскетично обставленную спальню с широкой кроватью, я не удержалась от того, чтобы заглянуть во встроенный платяной шкаф. От висевших в ряд рубашек исходил тонкий аромат свежего древесного парфюма. В коробке валялись носки, в основном белые, на полочке пылился слуховой аппарат.

Никаких женских вещей. А для чего, вы думали, я туда заглядывала? Да, именно за этим. Адски распирало от любопытства, хотелось убедиться в отсутствии соперниц.

В ванной на полочках я тоже не обнаружила ничего криминального: мужской шампунь, бритва и гель для душа. К счастью, опять никакой помады и никаких розовых зубных щеток.

Мне было невероятно комфортно в этой квартирке, так что я не удивилась, когда вдруг пришло в голову нарушить один из самых важных материнских заветов, гласивший: «Саша, никогда не принимай ванну, если болеешь». Разве же я болею? Мне так хорошо.