Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Ma copine Cathrine[42], – представила подругу Анна. – Мсье Джош Нантвич, наш американский друг.

– Как поживаете? – по-английски сказала Изабель. Джош вежливо поклонился. Катрин поздоровалась по-французски.

– Как здоровье бабули? – спросила Жики.

– Ах, – вздохнула Изабель. – Неважно, но ты же знаешь Моник, Жики. Она неугомонная. Все носится по миру со своим фондом.

– Да, знаю… – кивнула Жики. – Передавай ей привет.

– Непременно… – Изабель с любопытством, которое даже и не пыталась скрывать, разглядывала Катрин. Что, естественно, не укрылось от Жики.

– Приходи к нам на чай, – ласково пригласила она, потрепав молодую даму за локоть. – Давно мы не сидели вместе за чашечкой чая. Или чего покрепче?

– С меня вполне хватит чая, – Изабель улыбнулась всем на прощание и вернулась к своему спутнику, терпеливо дожидавшемуся у парапета.

– Она внучка Моник Гризар? – спросил Нантвич у Жики как бы между прочим. Та удивленно подняла брови.

– А вы знакомы с Моник?

– Нет, разумеется, откуда? – покачал головой спецагент. – Сопоставил имя и упоминание о фонде. В сумме получилось – Моник Гризар.

– О каком фонде речь? – спросила Катрин.

– Фонд помощи женщинам, пострадавшим от насилия, – ответил Нантвич. – А Моник Гризар – его бессменный председатель уже лет, наверно, сорок…

– Пятьдесят, – поправила Жики, – она его основательница.

– А в чем заключается эта помощь? – спросила Катрин, заинтересовавшись.

– Прежде всего, в деньгах, конечно. Находим бедняжке адвоката, если необходимо. В особо тяжелых случаях помогаем женщинам скрыться, снабжая документами и легендой.

– Ну прямо программа защиты свидетелей, – чуть улыбнулся фэбээровец.

– Напрасно иронизируете, молодой человек, – рассердилась Жики. – Вы не представляете, какое запутанное законодательство в отношении семейного насилия практически во всех странах. Иногда бывает невозможно оградить женщину от мужа-садиста. В этом случае мы ее прячем.

– Вы говорите «мы», Жики, – повернулась к ней Катрин. – Вы тоже в этом участвуете?

Жики смутилась:

– Нет, не часто. Стара я уже стала.

И она, изящно подобрав платье, весьма бодро поскакала вверх по лестнице, ведущей к ложам второго яруса. Катрин собралась последовать за ней, но Анна ее остановила.

– Подожди! – она огляделась. – Прекрасный вид. Дай мне телефон, я тебя сфотографирую, и мы пошлем твое фото Сержу. Прямо сейчас.

Катрин порылась в маленьком парчовом минодьере,[43]купленном вместе с платьем, достала оттуда смартфон и протянула Анне. Потом поднялась на несколько ступеней и остановилась, положив тонкую руку на прохладные мраморные перила.

– Вот так и стой, – кивнула Анна.

Джош Нантвич тоже остановился немного поодаль, с любопытством наблюдая за ними. Полыхнула вспышка, и Анна вернула Катрин ее мобильник.

– Отсылай, – Катрин открыла снимок, который сделала Анна и уставилась на него. Да-а, Булгаков обалдеет, это точно… В тиаре он еще ее не видел.

– Ну, – торопила Анна. – Отсылай поскорее и выключай телефон. А то еще не хватало, чтоб он названивать тебе начал во время спектакля. Нантвич прислушивался к их разговору, но не понимал ни слова, так как Анна говорила по-русски. Катрин послушно нажала на «отослать» и выключила телефон. Они втроем поднялись в ложу, где их уже ждала Жики.

…В первом отделении была заявлена «Дидона и Эней» Генри Пёрселла – камерная барочная опера, с наивным сюжетом Вергилия, костюмами эпохи Ренессанса и самой Стефани д’Острак в партии Дидоны. Дмитрий Крестовский исполнял партию Энея, не вызывая ни малейшего сомнения в том, что в этого мужчину можно влюбиться до потери рассудка, а разлука с ним сведет в могилу. Катрин погрузилась в музыку и вокал, забыв о сюжете. Застыв в первом ряду ложи, она положила руку на бархатный бортик и, казалось, ничего вокруг не воспринимала, кроме музыки. Сидевший рядом Джош обратился к ней пару раз, но она словно не слышала его, не отрываясь, глядя на сцену. А в самом конце…

Услышав первые такты «When I’m laid in Earth»[44]Катрин вздрогнула и застыла в кресле. Если б кто-то в этот момент заглянул ей в глаза, то увидел бы, что ее зрачки расширились, и она невидящим взглядом уперлась в одну только ей известную точку на сумбурном плафоне Шагала. Потом ее губы затряслись в беззвучном плаче, но это заметил только Джош Нантвич. Он положил руку поверх ее ладони, а она даже не заметила его прикосновения. «Это Плач Дидоны, Катрин… Самая красивая и самая печальная песня о самой бессмысленной смерти, которую только можно себе представить». Хрустальный голос наполнял огромный зал, проникая повсюду – в тяжелые складки кроваво-красного бархата, в изящные деки скрипок, плачущих в оркестре, в замысловатые завитки мерцающей в полумраке люстры. Он трепетал на острие дирижерской палочки, глубоким легато обволакивал сердца людей в зале, взмывая столбом пламени отчаянного крещендо и затухая, подобно жертвенному костру. Сознание Катрин неумолимо затягивалось в полыхающую бездну, окружающие очертания стирались, и лишь ореховые глаза не отпускали ее, и их взгляд она не переставала ощущать на себе, когда явственно услышала голос человека, разрушившего ее жизнь: «Катрин, Катрин. Ты ведь понимаешь, о чем она поет? Когда ты ляжешь в землю… Смотри на меня! Я приказываю тебе – смотри на меня!» Она почувствовала запах сандала и сигарного дыма: «Катрин, смотри на меня. Ты ведь не закрывала глаза, когда была с Орловым?»

Дидона уже умерла, и младшая сестра ее в знак скорби покрыла голову черной вуалью. Свита заворачивала Дидону в саван, а Катрин казалось, что это ее уносят прочь, окутанную погребальными одеждами, чтобы предать земле. Последние такты самой печальной музыки на свете…

– Катрин! – Анна потрясла Катрин за плечо, но та словно окаменела. – Катрин, ты идешь?

Отгремел шквал оваций. И Анна, и Жики поднялись со своих кресел, чтобы выйти из ложи. Катрин же оставалась неподвижна, и сидевший рядом Джош не сводил с нее внимательного орехового взгляда.

– Катрин, нам пора, – снова позвала ее Анна.

– Да-да, – отозвалась Катрин и встала с кресла. Только для того, чтобы через мгновение, изломившись, упасть подле него без сознания…

…Он совершенно не ожидал ее увидеть. Словно получил мощный удар в солнечное сплетение, да так, что в глазах потемнело. Она стала еще красивее, чем в последний раз, когда он случайно встретил ее в Шереметьево. Катрин сидела в первом ряду ложи второго яруса, рядом с Анной, за которой он следил и знал, что она будет вечером в Опере. Но он никак не ожидал столкнуться с Катрин, и оказался не готов. Он еле сдержался, чтобы не броситься к ней или не совершить еще какую-нибудь непоправимую нелепость.