Ураган. Привидения, которые возвращаются - Николай Шпанов

Хойхлер взял сигару и стал ее обрезать. Сидевший по другую сторону стола начальник разведки оберст Цвейгель был человек сухопарый, с длинной, как тыква, головой на тонкой кадыкастой шее. Он курил с подчеркнутым спокойствием. Глядя на Хойхлера сквозь клубы синеватого сигарного дыма, он сохранял выражение полного равнодушия. По его лицу нельзя было отгадать, как он относится к словам генерала. Эта манера начальника разведки, выработанная годами тренировки, раздражала Хойхлера… А сейчас, когда он выкладывал такие важные мысли, ему особенно хотелось знать, что думает полковник. Но не так просто было вызвать того на откровенность. Поэтому, стараясь не замечать скептического равнодушия собеседника, Хойхлер не спеша приготовил сигару, старательно раскурил ее и, откинувшись в кресле, продолжал:

— Милейший мой Цвейгель, разве вы еще не убедились: комариные укусы, вроде посылки "локхидов", ни к чему не могут повести. Поручать комарам расшевелить медведя! — Он обычным порывистым движением сдернул очки и постучал ими по столу. — Да, Цвейгель: никакого смысла пытаться поднять медведя из берлоги с расчетом самим остаться в стороне. — Хойхлер нервно сдернул очки и повертел их в руке. — И знаете, дорогой Цвейгель, кажется, я утвердился в мысли: русских на выступление не толкнешь. Из этого приходится сделать вывод: нельзя раздразнить русских — растравим их врагов! А что скажете? Вот заставить бы союзников открыть бал, а?

— Мм-м… — Цвейгель пожевал тонкими губами и, не глядя на Хойхлера, вяло выговорил неопределенное: — Допустим…

Тогда Хойхлер выпрямился за столом, поднял голову и, стукнув по столу, отчеканил:

— Разве не в традициях тевтонов нападать? Не ждать, пока нападет враг, а наносить ему удар прежде, чем он успел вынуть свой меч из ножен!

— Допустим, — так же неопределенно повторил Цвейгель. — Но наши предки…

— Предки — это мы! — решительно перебил Хойхлер. — Древние тевтоны были слишком прямолинейны. С их мужеством нужно соединить гибкость. Прежде чем бросаться в бой, мы подставим противнику союзников. А там меч из ножен — и…

Хойхлер взмахнул рукой и сделал такое сильное движение, что очки сами слетели у него с носа. Он озабоченно подхватил их, осмотрел, целы ли стекла.

— Беремся за дело, оберст! — воскликнул он. — Я уже готов дать сигнал к началу: "Вперед! Вперед до самого Урала! А может быть, и дальше!"… Вот бы сейчас иметь и руках что-нибудь так же хорошо сфабрикованное, как пресловутое "письмо Коминтерна". Нужно доказать, что именно коммунисты организовали убийство Чизбро — сторонника превентивной войны с Востоком. Это накалит общественное мнение Империи. Полиция найдет у Макфина билет коммуниста в подкладке его пиджака. Инцидент поглотит внимание русских, и события следующего дня — великого, исторического "дня Икс" — будут для них еще более неожиданными и оглушительными. Вы, Цвейгель, против операции "Длинная трубка". Вы считаете ее ненужной? А я считаю необходимым подогреть флегматичных островитян накануне главного… — Хойхлер помолчал: — Ваша задача, Цвейгель, проследить за днем и часом, когда очередное звено разведчиков поднимется с островов Империи. Поторопите наших заокеанских друзей — недаром же они держат там свои базы, черт побери! И пусть о вылете пронюхает пресса. Все должно быть убедительно: "русская репрессалия — это ответ на новую провокацию Запада".

— Какой же дурак поверит, что в ракетный век русские отвечают не баллистической штукой, а самолетом? — кисло процедил сквозь зубы Цвейгель.

— Пусть специалисты и не верят. Дело на этот раз не в них. А публика именно дура, дура, дура! — с упоением повторял Хойхлер. — Пусть эта дура и верит. Когда на голову ей посыплются такие штуки — будет не до того, чтобы разбираться, "отчего" да "почему". Важно будет установить следствие: "Кровавое преступление коммунистических варваров! Русские развязали войну!" Вот во что должен поверить мир. Дело за вами, Цвейгель: все как в Глейвице. Идите и не жалейте сил. На вас смотрит весь цивилизованный мир, мир длинноголовых людей, мир белокурой бестии!

Майкл Парк чувствовал себя неважно. Ему не удалось отдохнуть по возвращении из Лугано, хотя, казалось, участие в конференциях должно было выработать у него привычку заседать, не тратя слишком много нервной энергии. Может быть, виною то, что на этот раз пришлось так яростно драться за чистую бомбу, в которую он сам верил не больше, чем в Санта-Клауса. А другого, более разумного способа еще раз оттянуть решение вопроса о действенном контроле над ядерным разоружением в распоряжении Парка уже нет.

Парку не хотелось ехать в парламент. Но Лоуренс Ванденгейм так настойчиво напоминал ему об этом все два дня, проведенные Парком за городом в своей милой "хижине дяди Тома", что невозможно было отвертеться.

Все нутро Парка протестовало против поправки к конституции, наделяющей главу республики правом единолично, без санкции и ведома парламента, решать вопросы войны и мира. Но именно эту поправку предстояло протащить сегодня через парламент. Речь шла не о сданном в архив термине "объявления войны", а о фактическом праве начинать ее. Иначе поправка теряла смысл.

Как человек, достаточно изучивший вопросы ядерной войны, Парк ясно представлял, что означает такое право в руках одного человека. Одно слово могло превратить все в кровавый бедлам. От полюса до полюса. Одно слово! Нет, Парк решительно против… Он против? Как бы не так! Разве он не понимает, что проголосуй он против законопроекта и с ним как с политическим деятелем будет покончено навсегда? И все-таки голосовать за поправку он не станет. Не может. Никто и не узнает, голосовал он или нет. Только бы ему удержаться от возражений.

На морщинистом лице Парка появилась страдальческая мина. Чтобы отвлечься, он стал смотреть на государственный флаг за креслом спикера.

Итак, совместное заседание обеих палат. Закрытое заседание. Места для публики и прессы пусты. Так и должно быть. Прессе незачем раньше времени влезать в такие дела.

На трибуне — депутат Джайл. Парк скорчил гримасу: "Слизняк! А впрочем, разве сам я, Майкл Парк, не такой же "человек Ванденгейма", как этот Джайл? Всегда чей-то человек. Никогда сам по себе…"

Голос Джайла прервал его размышления:

— Господа! Есть на свете люди, которые верят, будто главной целью нашего поколения должен быть мир любой ценой.

Джайл сделал паузу и обвел взглядом полукружие зала. Тишина в зале становилась все ощутимей. Было слышно, как жестко хрустнула в рукаве Джайла крахмальная манжетка, когда он поднял руку и, указывая на потолок, туда, где на плафоне вот уже двести лет парил символ свободы — орел, воскликнул:

— Надеюсь, что под старым куполом этого дома нет людей, которым приходила бы в голову идея покупать мир по любой цене?! Мы нация предпринимателей и свободной инициативы. Мы умеем торговаться и не дадим ни одного лишнего гроша за химеру, которую называют миром всему миру. Мы знаем, что кроется за этой химерой: там — коммунизм. Коммунизм для нас не реальность. Это призрак. Так пусть он и бродит там, где нравятся призраки. Трудно представить себе тему более деликатную, чем та, где речь идет о войне современными средствами.