Жертвенный агнец - Карло Шефер

Маленькая дама удивленно вытаращила глаза:

— Я покупала себе продукты на ужин.

Краткого взгляда в ее корзинку было достаточно: кусок черного хлеба, увядший пучок шнитт-лука, запотевший стаканчик диетического сыра. К ним стеклянная бутылка яблочного сока, мутного, словно зимнее гейдельбергское небо.

— Вы тоже с факультета теологии и дружите с фрау Бухвальд?

Девушка кивнула, впечатленная его проницательностью:

— Да вы настоящий детектив!

— Стараюсь, — ответил Тойер, все больше убеждаясь, что ведет себя как идиот. Но его так и тянуло в небеса… Любовь, эпилепсия, в них причина, что ли? Неужели они могут прекратиться, едва начавшись? Осталась ли в этом мире хоть какая-то логика или уже нет?

— Вот только она больше не изучает теологию, во всяком случае, у нас не изучает. Сейчас она перешла в Педагогический.

«Настоящий детектив» кивнул, пораженный известием. Эге, в игру вступило даже старое доброе заведение, бывшая обитель Хорнунг. Ну и расследование получается на этот раз! От террористов к церковникам, а теперь и к педагогам общеобразовательной школы!

— Если она срочно вам нужна, дождитесь ее там, так как потом она поедет прямо домой. У нее семинар по общей педагогике, в старом корпусе… Последнее занятие на неделе…

— А неделя, как известно, заканчивается у студентов в четверг, — проревел Тойер и, даже не поблагодарив информантку, зашагал прочь.

У длинноволосого студиозуса, курившего перед главным подъездом института, полицейский конфисковал список лекций и после беглого просмотра швырнул ему под ноги. В это время проходил только один семинар по педагогике, на верхнем этаже, где все трехзначные номера кабинетов начинались с цифры «3».

Немного времени еще оставалось, и, как всегда, это здание заворожило гаупткомиссара: в нем гармонично соединились неприступная крепость, баварский замок Нойшванштейн и «Летающий класс» Эриха Кестнера.[10]Вообще-то чудаковатый комиссар любил высокие потолки, запах мастики, исходящий от натертого паркетного пола, вид на башенки и эркеры сквозь частый оконный переплет и вообще всю архитектуру, где невозможно провести грань между неоготикой, почти романтизмом, буржуазным классицизмом и крайним обветшанием. Но тут же он снова разозлился до безумия, когда в институтском вестибюле обнаружил стенд, который от имени группы под названием «Хрипеды» — то есть «христиане в педагогике» — призывал не отбирать чужой хлеб, отказаться от мяса из-за угрозы вырождения и т. д. Рядом висела бездушная фотокопия — приглашение на выставку детских рисунков из Румынии, а над всем этим желтый ксерокопированный призыв: «Помогите! Срочно ищу 3-ZKB,[11]спортсмен, звонить по телефону… и после „слушаю“ спросить…»

Дальше: «Хочешь попрактиковаться в общении со слепоглухими детьми-аутистами?»

«Практика в Польше, справки у Суси. Мобильный: 0190…»

Одна студентка злобно проволокла мимо него ребенка, а тот повторял: «Ты плохая, мамка, какашка!» Они скрылись в коридоре.

Колченогий студент ковылял по вестибюлю, распевая песню из репертуара группы БАП.

Вот тут пробили в полуметровой стене малюсенькое окошко, там приляпали еще одну небольшую галерею, а здесь появились коринфские капители, находившиеся в полной дисгармонии со всем окружением.

Нет, не совсем так, они находились в гармонии с бывшей студенткой теологии Доротеей Бухвальд. Старший гаупткомиссар ощутил, как в нем буквально пульсирует злость.

Наконец он поднялся наверх и очутился перед аудиторией для семинарских занятий.

Тут все стало внезапно слишком низким, холодным, удручающе темным и вообще другим. Вместо дерева — зеленый линолеум, вместо филенчатых дверей — пресс-шпан из семидесятых, за окном — заброшенная голубятня.

— Ни одного голубя, ни одного. Словно мы решили в Германии голубиную проблему, уничтожив всех голубей! — бессмысленно шептал он.

Дверь аудитории открылась. С явным облегчением студенты, преимущественно женского пола, толкаясь, вывалились в коридор, почти как школьники. Доротея Бухвальд появилась одной из последних. Она сразу узнала сыщика.

— Я ничего не сделала, совсем ничего, — заскулила она. — Тут мой последний шанс.

Тойер поднял обе руки, как бы успокаивая ее, но некоторые студентки остановились, сгорая от любопытства.

— Мне нужно лишь поговорить с вами, и больше ничего. Про ваши отношения с пастором Нассманом.

Доротею его слова ничуть не успокоили.

— Мне он нравился, а теперь он умер, — проныла она.

К ним подошел пожилой мужчина:

— Я руковожу этим семинаром и хочу вас спросить… ага, полиция. Послушайте, кто из нас не совершает чего-либо в обход финансового ведомства, тем более что мы, ученые, даже не можем использовать для работы компьютер на всю мощность — налоги не позволяют…

— Проходите, пожалуйста, — как можно спокойней сказал Тойер, — я прибыл сюда не из-за вас и не из-за ваших студентов, ступайте и заберите с собой остальных.

Доцент с явным облегчением последовал этому совету, по крайней мере, любопытные больше не досаждали сыщику.

— Итак, вы совокуплялись с пастором Нассманом так, как это делают собаки, — тут же выпалил Тойер, почти неожиданно для себя. — Его подозревают в убийстве, как считают некоторые — не без оснований! Мы должны знать все. Как долго продолжались ваши отношения? Контактировали ли вы в последнее время? В биологическом, социальном и теологическом плане?

Сейчас они сидели в кафетерии в подвале огромного здания. За витринами из плексигласа негромко звучали немецкие шлягеры, крепко сложенная кассирша покачивала в такт широкими бедрами. Бухвальд почти не изменилась. На ее круглом и плоском, как сковородка, лице даже прыщи, похоже, были те же.

— Я ничего не сделала, — проговорила она, потупив взор.

— Один брак вы все же разрушили, — подчеркнул Тойер. — Впрочем, полиция такими вещами не занимается. — Снова ему пришлось перебарывать желание обвинить во всем представителей Церкви. — И слава богу, — вздохнул он, — иначе бы мы утонули в работе.

— Я лично познакомилась с Гунтрамом, когда оказалась на грани исключения с факультета теологии. Он стал для меня единственной надеждой… У него когда-то тоже были трудности с учебой…

— Да, но вы ведь не только вели теологические беседы. — Тойер яростно забарабанил пальцами по столу. — Если бы вы совместно изучали Священное Писание, никто не посмел бы к вам прицепиться. В том числе и криминалисты… Что, собственно, изучает теология? Когда при мне впервые произнесли это слово, мне послышалось «телология», но тогда я был ребенком… Понимаете? И я подумал, что телологи, разумеется, познают тело. Устами младенца глаголет истина…