Жертвенный агнец - Карло Шефер

На набережной Рейна он купил открытку для своего друга Фабрицио, которого постыднейшим образом задвинул на край сознания. Помнил он только улицу и городок Кастаньетто, затерявшийся в холмах возле Турина. (А разве в Базеле нет чего-то пьемонтского? Разве нет?) Там они были с Хорнунг, не отягощенная раздорами пара, даже питавшая еще какие-то надежды на совместное будущее. И вот теперь он открыл новую главу своей жизни. Какой она получится? Трудно сказать, но он твердо знал, что Ильдирим он…

Тойер замер на месте.

Он стоял на какой-то улочке Старого города; если бы она не поднималась так круто в гору, можно было бы подумать, что ты в Гейдельберге.

Беспорядочный лабиринт улиц, о Гейдельберг, нет, Базель, да, да, что случилось? А случилось то, что в этот момент он был уверен в одном. Больше ни в чем, но в одном он был уверен, и это было очень-очень важно: он точно знал, что любит Ильдирим.

Ее глаза,

густую гриву волос,

грубую речь,

спину,

нос,

подколенные ямки и страдающее от шума ухо.

У него задрожали колени. Захотелось сесть. Он невероятно испугался, когда мысленно произнес это слово. Любовь.

Сесть было негде. Он зашагал дальше в гору, держа открытку словно веер; задел плечом американского старичка, нечаянно толкнул ребенка. Направо, налево, прямо… найти кафе или что-то в этом роде… Рванул на себя тяжелую дверь… Даже когда все перевернулось с ног на голову, можно существовать, более или менее… вот только из карманов все вывалится, но разве нельзя отказаться от карманов?… Из-за стойки бара к нему шагнул высокий мужчина:

— Вам плохо?

— Возможно ли, чтобы мигрень и любовь вызывали в мозгу схожие процессы? — не здороваясь, спросил немецкий гость. — Как вы считаете? И где я нахожусь?

— Вы пришли к нам в «Тойфельхоф».[9]

— Ого-го! — воскликнул сыщик.

После этого он узнал, что «Тойфельхоф» — старинный отель, несколько веков не менявший своего названия, что помимо изысканного убранства номеров, превосходного ресторана, винного погребка, галереи, театра он держит и этот бар, который, к счастью для международной репутации Тойера, в это время еще пустовал.

Полицейский проявил себя знатоком и заказал пять децилитров тичинского красного; про него он прочел в детективе «Царство умалишенных», который подарил ему когда-то Лейдиг. Да, вахмистр Штудер, описанный Глаузером, который умер так рано… каким образом он выяснил, что «Бриссаго»… Тут сыщик взглянул на правую половинку винной карты, где стояли цены, и ему тоже захотелось умереть.

Комиссар молча пил вино, раздраженный неоправданной тратой и охваченный недугом под названием…

— Любовь, — задумчиво проговорил бармен, полируя бокал-тюльпан, — вероятно, обладает сходством не только с мигренью, но даже с эпилепсией.

— Любовь, — отозвался Тойер, — честно признаться, это последнее, чего я мог вообще ожидать от жизни…

Небо прояснилось, тонкий снежный покров заблестел под выглянувшим солнцем. Да, каким светлым может быть мир! Полицейский залюбовался маленьким солнечным лучиком, пробившимся к нему, вернее, к бокалу с красным вином, который он воспринимал уже почти как часть своей руки.

Лучик зажег вино, оно ожило — заискрилось, засияло. Могучий сыщик пережил чудо евхаристии в миниатюре, да и вообще — ни эпилепсия, ни мигрень, напав однажды на человека, не покидают его полностью уже никогда. Если бармен прав, а он производит впечатление умного и образованного человека, то, возможно, любовь остается тоже.

Барный пророк смахнул метелкой со стойки несколько крошек; весенняя, еще сонная муха летала между пустыми столиками. Старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер ощутил, как по его телу растеклось легкое опьянение, и с редким для него блаженством подумал, что жить на свете все-таки хорошо.

Dear Fabrizio,

it's too long I didn't write to you. How are you? How is the woman you had last time, which woman do you have this time, I hope you have the same woman. I love like love another woman. We must see.

Your friend Johannes.

Дорогой Фабрицио,

уже слишком давно, как я тебе не писал. Как ты? Как та женщина, которой ты располагал тогда, какой женщиной ты располагаешь теперь, надеюсь той же. Я влюблен увлечен влюблен в другую женщину. Надо повидать.

Твой друг Иоганнес.

Потом, уже в отеле, все разъяснилось. После того как Тойер принял душ, немного поплакал, посмеялся и, спустившись вниз, плотно закусил, ему удалось отыскать в привезенной с собой книге Сару Денцлингер.

Он нашел ее. Она перешла на нелегальное положение в 1974 году. Больше о ней ничего не было слышно. В сухих выражениях описывалось, как были раздавлены ее родители своей потерей, — не единственные родители в те годы. Роня подчеркнула и этот отрывок.

Авторы предполагали, что она погибла где-то в арабских странах. Во время исчезновения ей было семнадцать лет. Значит, Пильц не взял ее с собой?

Они проговорили всю ночь. За это время шум в ушах Ильдирим настолько усилился, что один раз она по ошибке даже подошла к телефону, подумав, что он зазвонил.

Девочка выложила все начистоту. У Ильдирим никогда не хватало на нее времени, и это было справедливо.

Поначалу Тойер и она боролись как львы за Бабетту, но потом она все-таки оказалась заброшенным ребенком у двух работающих родителей.

Тоже справедливо.

Да, она любит Бахар — в ту ночь она не говорила «мама», — но иногда замечает, что они все-таки недостаточно знают друг друга. И это справедливо, крыть тут было нечем.

— Ты меня, например, никогда не спрашивала про мой любимый цвет, — сказала Бабетта и помахала рукой, отгоняя от себя сигаретный дым.

Приемная мать испытала облегчение оттого, что девочка сделала это не демонстративно.

— Ну, и какой твой любимый цвет? — устало спросила она.

— Розовый.

— И как это я тебя не спросила раньше?

Какое-то время они обе молчали.

— Сколько ты прогуляла?

— Только вчерашние уроки, сегодня у нас все равно нет занятий — педагогический день… Я подумала, что завтра, после свободного дня, у меня, возможно, забудут спросить про причину пропуска…

Ильдирим прикидывала, что бы такое могло затмить печальные картины, возникшие в ее сознании: упущенный шанс — Бабетта одна — Бабетта на неправильном пути. Она сама — постаревшая, с горькими складками на лице.

— Слушай, малышка, — она потянулась, почти расслабившись от усталости, — у тебя свои секреты, у меня свои.