Дэмономания - Джон Краули

«Ныне идет холодная война, — продолжал дон, — иными словами, та, в которой проливается мало крови. Но все же война — за… как бы выразиться?.. за сердца и умы. А солдаты на ней — канцеляристы, писцы и столь глубокие мыслители, как вы. Те же, кто осознал свои прошлые ошибки, ценятся выше прочих».

«Католическая вера, — заметил Бруно, — нравится мне больше других».{98}

Лицо дона Бернардино было непроницаемо. С головы до ног он был одет, по испанскому обыкновению, в черное, а сорочка и простой воротник, белейший белого, лишь подчеркивали черноту.

«Однако есть некоторые затруднения, — сказал он. — Некоторые препятствия».

О да, препятствия были. Бегство Джордано из ордена под страхом обвинений в отступлении от веры, выдвинутых Святой палатой, годы, проведенные в столицах еретиков — Женеве, Лионе, Лондоне. И его книги, насквозь пропитанные магией, что очевидно для каждого, кто мог сквозь них продраться; по счастью, это удавалось не всем, и дон Бернардино явно не принадлежал к числу сих немногих.

«Я надеялся, — сказал Бруно, — примириться с Церковью, но… Но не возвращаться в мой орден. Жить мирянином. Если это возможно».

Дон Бернардино пригласил гостя присесть, сам же остался на ногах, и теперь Бруно понял почему. И сам дон, и его шляпа, и даже серебряная рукоять его трости из слоновой кости нависли над головой Ноланца.

«А вы, — спросил дон Бернардино, — исповедуете ли учение Церкви? Верите ли, что Христос есть Бог вочеловечившийся, что Он умер за наши грехи и восстал из мертвых? Что всякий, кто верует в Него, оживет?»

Бруно всплеснул руками и соединил указательные пальцы домиком.

«Я не намерен отступать ни от одной доктрины Матери нашей Церкви», — сказал он.

«Так вы верите во все это».

«Верю и принимаю все учение Церкви. Понимая его определенным образом. Не всем дано одинаковое разумение».

Дон Бернардино разглядывал маленького человечка, который сидел перед ним, улыбаясь. Конец трости крутился вокруг ступни де Мендосы, словно размышляя за него. Наконец дон Бернардино сказал:

«Я не богослов. Но сдается мне, что вы хотите снова стать католиком, не делаясь христианином. — Он на шаг подступил к Бруно. — Жизнь коротка. Вне церкви нет спасения. Еще один догмат, который вы, возможно, понимаете определенным образом. Мой вам совет: возвращайтесь в свой орден. Вы можете прославить его, подобно Аквинату и Альберту, более крепким в вере, нежели вы».

«Я чту их. Я, я…»

«В такие времена не бывает партий из одного человека. Кто не с нами, тот против нас».

Хозяин подходил к своему гостю все ближе. Бруно вдруг осознал, что и комната, и все здание испанского посольства, по дипломатическому протоколу, являются испанской территорией; французские законы тут не действовали. Как уроженец неаполитанской земли, Джордано Бруно Ноланец был — в определенном смысле — подданным испанского короля. Где-то хлопнула дверь, покатилось эхо. Бруно вскочил с кресла, в котором сидел замерев, точно звереныш перед подползающей гадюкой.

«Благодарю вашу светлость за этот совет», — выговорил он.

«Поскольку я обязан вашему бывшему господину, — сказал дон, — я передам ваше прошение его преосвященству нунцию. Но особых надежд не питайте».{99}

Он чуть заметно кивнул и отвернулся.

Когда Бруно покинул комнату, дон Бернардино вернулся в свой личный покой, к делам, которые занимали все часы его бодрствования, а нередко пробирались и во сны. Завоевание Англии. Сколько же кораблей, сколько людей. Как же долго. Господи Боже, как долго.

Итак.

Став вольным наемником, Бруно объявил, что прочтет лекцию в Коллеж де Камбре об ошибках последователей Аристотеля{100} (он всегда любил привлекать толпы, пусть даже враждебно настроенные), и благодаря впечатляющей саморекламе, а также правильно выбранным дню и времени сборище получилось славное: явились студенты, которые смеялись сумасбродствам Бруно, ловили его шутки и понимали, что его утверждения им не грозят. В конце лекции он оглядел собрание, поднял руку и предложил любому участнику собрания защитить Аристотеля и напасть на Брунуса Нолануса; он готов сразиться со всеми желающими. Бруно знал того, кто с улыбкой встал, чтобы возразить оратору (словно чреватая скандалом тишина породила его): то был близкий друг короля{101}, из внутреннего круга духовных советников, орфических музыкантов и герметических докторов. Королевский намек был очевиден: Бруно не только выпал из фавора, но более того: ему собирались деятельно мешать, вероятно, даже преследовать. В speculum[21]своего огромного сердца Бруно видел короля, его белый грим и фальшивый румянец на щеках. Его злую собачку. Его приподнятую бровь. Бруно уступил трибуну, prego,[22]и удалился. Человек короля не успел закончить свое опровержение, как Ноланец выбежал из зала.{102}

После того был инцидент с Фабрицио Морденте{103} и его чудесным циркулем. Бруно познакомился с этим человеком — одним из итальянских эмигрантов, проживавших в Париже, — и отметил, что имя тому очень подходит: язвительный меланхолик с очень крупным лицом и прилизанными волосами, мастерски фабрикующий что угодно. Морденте изобрел циркуль нового типа, какой можно использовать не для построения фигур, но для вычисления пропорций между ними, линиями и плоскостями — не только на бумаге, но и на поверхности Земли.

«Две ножки несут несколько шкал, с обеих сторон, — объяснял Морденте. — Шкала нанесена также на этот диск, nocella, которым они соединяются. Вот, видите, несколько шкал нанесены на дугу циркуля, на которой я фиксирую его ножки вот этими винтиками, этими galletti».

Бруно не хотелось выпускать из рук красивую медную вещицу. Очарованный ее блеском, винтиками, самим Морденте, который почему-то называл винты «петушками», но более всего тем, как действовала эта штука: Морденте показал, как направлять одну ножку циркуля на удаленный объект (башню, дверь в конце улицы) и по показаниям шкалы строить треугольник, пропорциональный тому, что образован объектом, глазом и землей. И таким образом вычислять расстояние. Может применяться, скучно сказал Морденте, армиями в походе, землепроходцами; Бруно засмеялся.

Он прославит Морденте. Он позаимствовал циркуль и принялся за написание забавного диалога на латыни.{104} Очевидно, сам Морденте не понял, что сотворил, точно так же, как и Коперник не понимал, что его система уничтожила вселенную Аристотеля: это обнаружил Бруно. Ведь творение Морденте может стать орудием, с помощью которого выявится геометрия устроения Земли: скрытые души предметов, как сказал бы Пифагор, а мы, обманываясь, полагали, что их вовсе нет, покуда сим новым скальпелем не вскрыли предметы и не увидели их суть. Пригодится армиям в походе! Морденте, усердный педант от математики, был подобен ослу из притчи, который, сам того не ведая, везет на спине лучезарную гостию{105}; сильный, терпеливый и добрый, однако глубоко невежественный. Но ничего, все-таки он облагодетельствовал человечество; осел, выполняющий тяжкий и полезный труд, — божественное создание в сравнении с ослоголосыми дураками, которые намеренно противятся знанию. Бруно назвал свой маленький диалог «Idiota triumphans»:[23]идиотом был, конечно, Морденте.