Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

— Как это понимать?

— Двумя словами не обойтись! — проговорил Диодор, устраиваясь поудобнее. — Ромеям откуда-то стало известно, что в Сирии имеются военные корабли и боевые слоны, которых запрещено иметь согласно мирному договору с Римом, подписанному твоим дедом Антиохом Великим.

— Откуда-то, — хмыкнул Деметрий, — ты же сам, наверное, и сообщил.

Диодор, словно не поняв намека, продолжал:

— Сенат обязал послов проследить за уничтожением незаконно построенных кораблей, слонов и…

— Знаю! — перебил Деметрий, натягивая хитон. — Послами были отправлены Сульпиций Гал и Гней Октавий.

— Но возвращается один Сульпиций! — В голосе Диодора звучало ликование. — Октавия растерзала чернь в Апамее, когда он пытался уничтожить слонов. Теперь Лисию и Антиоху-мальчику несдобровать! Возвратится Сульпиций Гал. В сенате начнется разбирательство. И те сенаторы, которые в прошлый раз тебя поддерживали, возьмут верх. Надо бы тебе в сенате вновь о своих правах заявить. Речь я уже написал.

— Опять речь! — выкрикнул Деметрий. — Рим речам не верит. Встретил я тут одного изгнанника, ахейца. Человек он серьезный и деятельный. Пойди с ним потолкуй. Только смотри, ничего лишнего обо мне не наболтай.

Диодор встал и поклонился.

Исомах был в черном гиматии. По его одежде и выражению лица Полибий понял, что произошло неотвратимое.

— Телекл очень страдал? — спросил Полибий после долгого молчания.

— Угас, как светильник. Без стонов и жалоб.

— Когда умирает друг, уходит часть тебя. Конечно, Исомах, ты сделал все, что мог. Знаешь, я принес тебе весть.

Исомах взволнованно взглянул на Полибия:

— Мне бы только знать, что мой мальчик жив.

— Этого мало: твой Андриск получил свободу.

— Откуда тебе это известно? — воскликнул Исомах.

— Я даже видел твоего Андриска и с ним разговаривал. Но о том, что он Андриск, я узнал позднее, от такого же, как он, вольноотпущенника. Сейчас Андриск разъезжает по Италии. Осенью, вернувшись в Кумы, он сможет тебя найти.

— О боги! Дожить бы до осени!.. — простонал Исомах. — Мой мальчик на свободе. Ты мне принес благую весть, а я тебе — дурную. Но ты еще всего не знаешь. На следующий день после похорон Телекла бежал Александр…

Исомах подошел к стене и поднял прислоненную к ней доску.

— Персей и Андромеда! — воскликнул Полибий, вглядываясь в резьбу на дереве. — Хорошо, что ты догадался это захватить. Но как изменилось с тех пор лицо девушки! Она вся — ожидание. Как прекрасны ее протянутые руки!

— Эта картина была последней радостью твоего друга. Он все время наблюдал за работой Александра. За день до смерти Телекл знаком попросил, чтобы ему дали взглянуть на нее еще раз.

«Из нашего горя что-нибудь да родится!» — вспомнил Полибий, и глаза его увлажнились.

— О бегстве Александра, — сказал Полибий, — я узнал от Андриска.

— Мой мальчик был в Альбе Фуцинской?! — воскликнул Исомах.

— Нет. Он похож на Александра, как две капли молока. Из рассказа о том, как его чуть не задержали стражники, приняв за кого-то другого, я понял, что Александр бежал.

— Похож на царевича, — пробормотал Исомах. — Разве такое бывает?

Внезапно он шлепнул себя ладонью по лбу:

— Совсем забыл. Тебе письмо.

Через несколько мгновений в руках у Полибия был квадратик папируса.

— Последнее письмо пришло от Телекла, — проговорил Полибий с горечью в голосе. — Кто же мне пишет теперь?

Почерк был незнакомым, а письмо лаконичным: «Не смог с тобою проститься. Больше нет сил жить в Риме. Может быть, найду счастье в Афинах. Твой Теренций».

Полибий, разгладив клочок папируса на ладони, проговорил с горькой усмешкой:

— Еще один беглец!

— Это ты про карфагенянина? — поинтересовался Исомах.

Полибий утвердительно кивнул головой.

— Вид у него был растрепанный, — сказал Исомах. — Словно бы кто его обидел. Очень он сожалел, что тебя не застал. И еще двое приходили. Спрашивали, когда соберется кружок Сципиона.

— Кружок Сципиона, — повторил Полибий. — Вот и название уже нам придумали. Что ж, будем ждать гостей в следующие нундины[62].

Исомах покачал головой:

— Не явятся. У них еще траур не кончился.

— Какой траур? — удивился Полибий.

— Умер Эмилий Павел. Боги его наказали за то, что он с нашим народом так поступил. Есть все же справедливость!

— Конечно, есть, — подтвердил Полибий, не желая поддерживать разговор на больную для него тему.

— Вот и Андриск отыскался, — продолжал Исомах, — разве это не знак божественной справедливости? Ведь я Авла и Гая как родных полюбил, хотя их отец поработил мой народ. Перед самой смертью Телекл обнял меня и сказал: «Найдется твой сын, Исомах! И будет у тебя все хорошо…»

Полибий, наклонив голову, думал о своем. За три года изгнания он осознал необходимость творчества. Исчезли одолевавшие его сомнения. Да, он создаст историю круга земель и покажет, что возвысило Рим над другими государствами и народами, изучит особенности ромейского государственного устройства и военной организации, непонимание которых эллинами было источником стольких трагедий. Вопреки Катону и другим ромеям старого закала, с презрением относящимся ко всему чужеземному, он возвысит тех, кто чувствует себя эллином, покажет, что без эллинской науки и мудрости город на Тибре никогда не станет тем, для чего он предназначен самой судьбой, — центром круга земель. И если этот труд получится таким, как он задуман, то беда, постигшая его Ахайю, будет воспринята в веках как благодеяние судьбы.

Полибий обвел взглядом стол и возлежащих за ним гостей. Место Теренция занимал незнакомый юноша с пышной шевелюрой.

— Ты уже знаешь? — спросил Публий.

— Да, — отозвался Полибий. — Он заходил в мое отсутствие и оставил записку на клочке папируса. Я понял, что он выбрал Афины.

— Но ведь и в Афинах он останется чужестранцем, — произнес Публий с обидой в голосе.

— Чужестранец в Афинах не то, что чужестранец в Риме, — заметил Полибий. — Там нет различия в одеждах, и знание языка уже делает эллином.

— К тому же, — заметил Лелий, — Элладу он выбрал для себя сам, в Италию же попал не по своей воле.

— Да-да! — подхватил Полибий. — Отсутствие свободного выбора — это тяжесть невидимых цепей. Не каждый в силах вынести ее. К тому же Теренций сетовал, что в Риме у него нет зрителя.