Лед - Анна Каван

«А ты ждал, что я красную ковровую дорожку постелю?» Ее резкий и легкомысленный ответ прозвучал, как оскорбление. Я начинал сердиться по-настоящему, понимая, что вот-вот перестану себя контролировать. Когда она, продолжая ломать комедию спросила все тем же притворным тоном, чем я занимался, я сурово ответил: «Встречался с одним твоим знакомым», — сопроводив это долгим, жестким, полным значения взглядом. Она тут же все поняла и снова встревожилась. «Когда я увидела тебя… я решила, что ты… он… я боялась, что он сюда приедет». — «Он будет здесь с минуты на минуту. Я это и пришел тебе сообщить. Предупредить, если у тебя, конечно, другие планы, что он собирается забрать тебя…» — «Нет, нет — никогда!» — перебила она и затрясла головой с такой силой, что ее волосы разлетелись, как блестящие брызги. Я сказал: «Тогда тебе нужно уехать. Немедленно. Пока он не явился».

«Уехать отсюда?» Это было жестоко. Она в смятении оглядела свою уютную комнату. В маленькой комнатке царил покой. Морские ракушки умиротворяли, она чувствовала себя здесь в безопасности, это было единственное место на земле, которое она могла назвать своим домом. «Но зачем? Он ни за что меня не найдет…» Ее полный тоски, жалобный голос не растрогал меня, я остался тверд и непоколебим. «Отчего же? Я ведь нашел». — «Да, но ты знал… — Она посмотрела на меня с подозрением, не зная, можно ли мне доверять. — Ты ведь не сказал ему?» — «Нет, конечно. Я хочу, чтобы ты поехала со мной».

Внезапно к ней вернулась уверенность, а вместе с ней и пренебрежительный тон, она посмотрела на меня с насмешкой. «С тобой? Ну нет! Только не надо начинать все сначала!» Она саркастически округлила свои большие глаза и подняла их к потолку. Это уже было преднамеренным оскорблением. Я был в ярости. Она насмехалась над всем, что я вынес, разыскивая ее, насмехалась над моими отчаянными усилиями. Взбешенный, я грубо схватил ее и с силой встряхнул. «Прекрати немедленно! Я не могу это выносить! Перестань оскорблять меня, черт побери! Ради тебя я прошел сквозь ад, преодолел сотни миль в жутчайших условиях, шел на невиданный риск, меня чуть не прикончили. А от тебя ни капли признательности… ни слова благодарности, после всего, что было… я даже элементарной вежливости не заслужил… лишь дешевые усмешки… Прелестно! Прелестное поведение! — Она безмолвно смотрела на меня черными зрачками. Гнев мой не утихал. — Даже сейчас тебе не хватает такта извиниться!»

Я все не мог угомониться и продолжал оскорблять ее, называл несносной, наглой, дерзкой, вульгарной. «Возможно, когда-нибудь ты научишься приличиям и поймешь, что людей, которые для тебя что-то делают надо благодарить, а не смеяться над ними, демонстрируя свою глупость, грубость и самоуверенность!» Ее как громом поразило, она онемела; стояла передо мной, молча свесив голову, былой уверенности как ни бывало. Она превратилась в замкнутого, напуганного, несчастного ребенка, страдающего от злых причуд взрослых.

Я вдруг заметил пульсирующую жилку в том месте, где плечо переходит в шею; она билась так часто, будто что-то хотело вырваться из-под кожи. Я видел это и раньше, когда она бывала напугана. Теперь эта пульсирующая жилка возымела на меня то же действие, что и прежде. Я громко сказал: «Какой же я дурак, что так о тебе беспокоился. Небось, к своему ухажеру побежала, как только я за дверь вышел». Она подняла голову, бросила на меня быстрый испуганный взгляд и спросила: «О чем ты?» — «Только не надо притворяться, что не понимаешь. Меня тошнит от этого! — Голос мой звучал агрессивно, я кричал все громче и громче. — Конечно же, я имею в виду хозяина этого дома. Парня, с которым ты живешь. И которого ждала на веранде, когда я пришел». Я уже сам слышал свой крик. Он вселял в нее ужас. Она задрожала, губы заходили ходуном. «Я ждала не его… — Заметив, что я направился к двери, она взорвалась. — Не запирай дверь…» Но я ее уже запер. Все обернулось железом, льдом, тяжелым, холодным, жгучим нетерпением. Я схватил ее за плечи, притянул к себе. Она сопротивлялась, кричала: «Не прикасайся ко мне!» — брыкалась, вырывалась, смахнула рукой блюдо с хрупкими ракушками, оно разбилось, и мы стерли ракушки в радужный порошок ногами. Я навалился на нее, подмял ее под запятнанный кровью китель, поранив ей руку острой форменной пряжкой. На мягкой белой плоти показались капельки крови… железный вкус крови во рту…

Она лежала молча, не шевелясь, отвернувшись от меня к стене. Может, оттого что мне не видно было ее лица, казалось, что это кто-то, кого я совсем не знаю. Я совершенно ничего к ней не испытывал. Все чувства покинули меня. Когда я сказал, что больше так не могу, это была правда. Я не мог идти дальше; было слишком больно и унизительно. Когда-то я уже хотел порвать с ней, но не смог. И вот момент настал. Пришло время встать, и уйти, и покончить с этой вызывающей лишь жалость историей. Я слишком все затянул, хотя эта история никогда не приносила мне ничего, кроме боли. Когда я поднялся, она не пошевелилась. Никто не проронил ни слова. Мы были как два незнакомца, случайно попавших в одну комнату. Я ни о чем не думал. Все, чего мне хотелось, это сесть в машину и ехать, ехать, пока где-то совсем далеко не смогу забыть обо всем. Ничего не сказав и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты на арктический мороз.

На улице уже стемнело. Я остановился на веранде, чтобы глаза привыкли к темноте. Постепенно стал различим падающий снег, едва заметное, будто флуоресцентное мерцание. Глухо ревели неровные порывы ветра, снежные хлопья бешено кружились, заполняя ночь призрачным хаосом. Такое же лихорадочное мельтешение и хаос я ощущал и в себе, в своем бессмысленном метании по планете. В безумном танце снежинок виделась мне вся моя жизнь. Промелькнул и ее образ с развивающимися серебряными волосами и так же быстро скрылся в бешеной сумятице. В этом экстатическом танце невозможно было отделить злодеев от жертв. Никакие различия уже не имели значения в этой пляске смерти, где танцоры кружатся на краю небытия.

Я привык к ощущению приближающейся казни. Но до сих пор это было нечто отдаленное, с чем я постепенно сживался. А тут вдруг это ощущение набросилось на меня, схватило за локоть, и это уже было не просто что-то отдаленное, а реальность, которая вот-вот наступит. Это потрясло меня, как удар под дых. Прошлое исчезло, стало ничем; в будущем — непостижимая пустота полного уничтожения. Единственное, что осталось — это беспрерывно сокращающийся отрезок времени именуемый «сейчас».

Я вспомнил темно-синее небо между полуднем и полночью, а внизу стену льда, переливающуюся всеми цветами радуги, стену, рассекающую океан. Смутно вырисовывались бледные скалы, источавшие смертельный холод, призрачные мстители, пришедшие покончить с человечеством. Я знал, что ледяной круг сужается, собственными глазами видел приближающуюся гигантскую стену. Знал, что с каждым мгновением она подходит все ближе и не остановится, пока жизнь на земле не будет истреблена.

Я подумал о девушке, которую оставил в комнате; она же еще ребенок, несозревшая девочка из стекла. Она ничего этого не видела, не осознавала. Она знала, что обречена, но не понимала ни природы своей судьбы, не понимала, как встретить ее с достоинством. Никто не научил ее быть независимой. Сын владельцев отеля не произвел на меня впечатления надежного человека, едва ли можно положиться на этого слабосильного парня, к тому же увечного. Я не мог доверить ему заботу о ней, когда станет совсем скверно. Я видел ее, беззащитную, в ужасе замерзающую меж рушащихся ледяных гор; сквозь треск и грохот слышал ее слабый жалкий крик. Зная все, я не мог оставить ее — одинокую и беспомощную. Слишком жестоко она будет страдать.