Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

Когда наступила ночь, Эдерра все никак не могла заснуть. Она думала о христианском Боге, об истории дьявольского зачатия и власти Сатаны. И пришла к выводу, что раз уж на свете существует дьявол, значит, Бог ему это позволяет, потому что Бог, и только Бог отвечает за все происходящее — вместе и по отдельности взятое — в созданном им мире. Если Бог вздумал сотворить себе противника, чтобы было с кем бороться, то как-то несправедливо, чтобы люди вели сражение вместо него. По крайней мере, она не намерена выполнять за Господа грязную работу.

Как только ей удалось привести все свои мысли в порядок, она рывком сбросила с себя одеяло и помчалась на то место в лесу, где оставила ребенка. Пока она бежала, сердце у нее сжималось от страха и тоски. Что ее ждет там, на опушке леса, что она там обнаружит, ведь малютка уже могла стать добычей волков или погибнуть от холода и голода. И она попыталась найти утешение в мысли, что раз ребенок от дьявола, значит, так тому и быть. Но, едва различив в лесном сумраке темно-красное пятно своей шали и слабое шевеление младенца, она бросилась к нему и торопливо подхватила на руки, а из глаз у нее хлынули слезы.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — шептала она бездумно, неизвестно к кому обращаясь.

Она осторожно развернула шаль: тельце было еще теплым. Поднесла малышку к носу и обнюхала, погладила по личику, которое все еще оставалось перепачканным в крови и слизи материнского лона, и малышка, ощутив присутствие человека, начала хныкать без слез. Эдерра поняла, что отныне они принадлежат друг другу, что, кроме них самих, у них никого нет во всем этом чужом и враждебном мире, готовом их отвергнуть в любую минуту. Да и кому захочется иметь дело с двумя существами не от мира сего. Она закутала ребенка в шаль и взобралась на Бельтрана, чтобы поскорее покинуть тамошние края и никогда больше туда не возвращаться.

— Я назвала тебя Май, потому что ты родилась в этом месяце, и добавила к нему Лабастиде д’Арманьяк, потому что ты из тех мест, — время от времени напоминала ей Эдерра. — Это для того, чтобы с тобой не случилось того же, что со мной: неизвестно, где я родилась и когда у меня день рождения. А вот ты всегда будешь помнить, где твои корни и сколько тебе лет.

О себе Эдерра только и помнила, что ее с детства звали Прекрасной за миловидность и пригожесть, повадки дикого животного, волосы цвета меди и перламутровую кожу, благодаря чему она могла бы сойти за небесное создание, если бы вид столь пышных для мадонны форм не вызывал у окружающих восторженного смущения.

— Внешняя красота не представляет никакой ценности, — говорила Эдерра, — с помощью бальзамов и притираний ты можешь стать самой красивой и благоухающей на свете. Нетрудно украсить этот мешок плоти, который служит нам всем оболочкой. Внутри мы все весьма неприглядны, Май. Сплошь кровь да кости. Добрые поступки делают человека красивым, а для них не нужны ухищрения. Чтобы быть красивым внутри, надо бороться, потому что жизнь порой так тебя ломает и скручивает, что трудно становится идти по жизни с чистыми руками. Многие люди довольствуются тем, что существуют, но этого недостаточно. Знаешь что, Май? Надо быть во всем человеком, это своего рода обязанность. Мы подобны кораблям с пылающими парусами, которые плывут неизвестно куда. В какой-то миг мы исчезнем, и после нас останутся только наши поступки. Многим людям на это наплевать, это плохие люди. Им доставляет удовольствие вредить другим, вот почему их следует остерегаться. Никому не доверяй, золотце. — И заметив, что девочку пугают ее слова, она добавляла, чтобы ее успокоить: — Не бойся, я рядом, чтобы тебе не причинили зла. Я знаю, как о тебе позаботиться, и всегда буду рядом. У нас обеих есть тайное имя, собственное имя, которое ведомо только нам с тобой. Так что мы обе защищены. Если наши враги не узнают наших подлинных имен, они никогда не смогут нас ни проклясть, ни причинить вреда. — Она целовала Май в лоб и добавляла: — Люди, которые тебя любят, выбирают тебе имя. Они выбирают тебе имя, потому что хотят окликнуть тебя, чтобы ты отозвалась. Они дают тебе имя, ибо ты для них кое-что значишь.

Вот почему Май должна была непременно разыскать Эдерру: та была единственной, кто умел о ней позаботиться, единственной, кто знал ее настоящее имя, единственным человеком в мире, которого волновало ее жалкое существование.

Иньиго все никак не мог поверить в то, что Саласар пытался ему втолковать:

— Так, выходит, все, что со мной произошло, было всего лишь наваждением, вызванным вонючей мазью? Но это же невозможно! Я видел, как мое тело уменьшилось и как бы вылетело из меня. Клянусь, я чуть было не дотронулся рукой до неба. И голубой ангел явился, чтобы меня погладить. Я все отлично помню! — Он широко распахнул глаза и в запальчивости повторил: — Это был голубой ангел!

— Хорошо, хорошо, дорогой Иньиго, — прервал его брат Доминго, с трудом сдерживая торжествующую улыбку, — но согласись, твоя история на самом деле, как бы это поточнее выразиться, сильно смахивает на волшебство. — Иньиго взглянул на него с возмущением. — В любом случае ты должен радоваться: она доказывает, что ты настолько непорочное создание, что даже в сновидениях твои помыслы ангельски чисты.

Доминго продолжал улыбаться, а Иньиго покраснел, испугавшись, что присутствующие догадаются, что его небесная встреча не была такой уж невинной. По крайней мере, в части его самых сокровенных желаний.

— И доказывает не только это, — заметил Саласар. — Теперь становится ясно, что чудодейственные притирания, которые наши колдуны используют перед своими собраниями, вызывают у них ложное ощущение невесомости, обман зрения, не более того. Этим и объясняется их убежденность, будто тела их сжимаются до такой степени, что им удается протиснуться в печную трубу и, вылетев из нее, отправиться на шабаш. Точно так же, как Иньиго думает, что видел голубого ангела, они, возможно, пребывают в уверенности, что встретились лицом к лицу с самим дьяволом в облике козла, хотя всю ночь не выходили из дома. Более того, — с жаром и одновременно с выражением печали на лице добавил он, — когда они обвиняют соседа, приятеля, родственника в том, что тот побывал на шабаше, возможно, все это тоже часть наваждения, вызванного притиранием.

Иньиго и Доминго молчали, пораженные его словами до глубины души. Им еще ни разу не доводилось видеть Саласара таким взволнованным. Если это невероятное предположение соответствует истине, то все доказательства, на которых до сих пор святая инквизиция строила свои обвинения в процессах против ведьм, могут быть поставлены под сомнение. Многочисленные аресты, допросы, пытки, жестокие приговоры, аутодафе и даже их основанная на эдикте о прощении миссия — все это полностью теряло свой смысл.

— Вы, ваше преподобие, сами знаете, что это абсурд! — горячо возразил брат Доминго. — Не может быть никаких сомнений в существовании дьявольской секты! Видели бы вы все то, чего я насмотрелся за эти два года. Каких только отклонений от пути истинного, вменяемых Библией в вину дьяволу, и много чего другого я не видел, не перечислишь всего и за две недели. Все это я видел своими собственными глазами, не прибегая к фантастическим мазям! Нужно только пошире раскрыть глаза! Тогда и вы увидите женщин с утиными лапами, чертей, предупреждавших своих приятелей-чародеев о наступлении бури, чтобы те успели загнать скот и погиб только соседский. Я видел, как ведьма обратилась в камень, потому что солнечный свет застал ее врасплох, и она не успела избавиться от орудий своего зловредного ремесла.