Рыжик - Юля Пилипенко

Она будет делиться со мной мандаринами, ссылаясь на «акцию здоровья», когда в моем кармане будет также пусто, как в моей холодной квартире… Она будет угощать меня хачапури и прощать крошки, разбросанные по салону шестилитрового «мерса», когда я буду погибать от голода и одновременно смеяться от счастья… Она будет со мной…

Аня… потрясающая девочка… Девочка с непростой судьбой… Девочка, которой пришлось пройти через ад и выйти из него с высоко поднятой головой… Девочка, которая будет рядом со мной всегда: когда мне хорошо, плохо, больно, когда мне «никак»… Мы не будем созваниваться, как это принято у друзей… не будем друг на друга обижаться и в чем-то упрекать… мы будем молчать часами, и каждая из нас будет уважать тишину, понимая причины этого особенного молчания… Нас всегда будет ДВОЕ. Говорят, что не бывает женской дружбы… и ее действительно не бывает. Дружба либо есть, либо ее нет. И неважно, каково ее начало – мужское или женское. Ключевое слово – ДРУГ. Аня… Мой Друг… такой же настоящий, как и Она сама.

P.S. Я точно знаю, что если бы в тот день, когда она робко подошла ко мне в университете, она заранее знала, через сколько всего нам придется вместе пройти, когда наши жизни пересекутся… она бы все равно подошла… хотя нет… она бы подбежала ко мне и крепко обняла.

Мы приземлились… Здравствуй, Днепропетровск. Ты навсегда стал для меня чужим. Но… каких-то пятнадцать минут, и моя мечта осуществится. Он обещал приехать в аэропорт. Он мне пообещал вчера по телефону. Только не плакать.

Я была в новых джинсах, которые еле держались на мне, несмотря на пояс, потому что я успела похудеть еще на три-четыре килограмма за последние пару дней… На мне были «Skechers», которые мне подарила Мара: они были чуть велики… но это были мои ПЕРВЫЕ «Skechers»… первая пара обуви в моей Новой Жизни. В руках я держала мягкого медведя с огромным сердцем и надписью «Ich liebe Dich». Это был самый честный мишка на планете… а его сердце было Моим… Наши с мишкой сердца принадлежали теперь только Ему. Выглядела я неплохо… если смотреть правде в глаза, я стала очень красивой. Я даже накрасила ресницы… Никто же не мог видеть мои шрамы… мои синяки от сотни капельниц, уколов и катетеров… Все это было надежно спрятано под одеждой. Все это не имело для меня абсолютно никакого значения. Все это осталось в Германии.

Я помню, как открылись двери… Днепропетровский аэропорт… Международный терминал… Господи, сколько людей… Люди из моей прошлой жизни… Как мало времени прошло, но как давно это было… Я отдавала себе отчет, что я знаю их всех… Их лица были мне знакомы… Почему они все с цветами… и почему они ТАК на меня смотрят? Вот мой парень Максим… мы с ним встречались уже больше года… Ну, привет, чужой парень Максим… Мои друзья… друзья моих родителей… мой папа… Господи, как он поседел… Мой любимый папа… родной… сколько ему пришлось пережить… На него невозможно было смотреть без слез. Мне дарили какие-то цветы, при этом что-то говорили… а я искала глазами Его. Он не приехал?.. Он не смог?.. Нет. Он… просто скромно стоял в стороне, практически в углу… один… в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Я увидела Его и поняла, что новой печени мне было недостаточно: мне нужно было новое сердце, потому что мое собственное в тот момент уже точно остановилось. Аэропорт, знакомые и незнакомые люди, всевозможные звуки, душевные слова, красные, розовые и желтые цветы – все исчезло, померкло, утратило свой смысл. В моем новом мире существовал лишь Он. Я уже ни на кого не обращала внимания, никого не видела. И… я побежала… «Skechers» все-таки меня подвели, и я поняла, что падаю… Это было самое приятное падение в моей жизни: свободное, чувственное и жизнеутверждающее. Я не помню, как я разбила губу, но я отчетливо ощущала соленый привкус крови, который уже успел смешаться со слезами в тот момент, когда я Его обнимала. Все… мечта осуществилась. Я не смогла сказать ничего, кроме: «Спасибо… я тебя безумно люблю. И… я испачкаю твою рубашку». Я плакала. От счастья.

P.S. Для меня так важно было сказать Ему «СПАСИБО», но не по телефону. Для меня так важно было дожить до этого «СПАСИБО».

Мы вошли в кабинет к профессору Брольшу. Я очень нервничала, но старалась не показывать это ни своей маме, ни Маре. Во-первых, я не могла спокойно смотреть в глаза человеку, который на протяжении двадцати часов колдовал над нами вместе с лучшей бригадой врачей и хирургов и делал все возможное для того, чтобы я сейчас могла зайти к нему на заключительный термин вместе с мамой. Я не знала, как выразить ему свою благодарность… Открытка, которую я ему подарила пару дней назад, явно не отражала всего того, что мне хотелось сказать… Во-вторых, я переживала из-за того, что мне предстояло услышать от этого человека. Как я буду жить дальше? Что мне можно? Что делать, если я вдруг заболею? Как будут влиять на меня иммуносупрессивные препараты? Нужно ли их принимать маме? Где их брать, если в Украине о них даже не слышали? Смогу ли я заниматься спортом, ходить в университет, танцевать, встречаться с друзьями, когда захочу… другими словами, смогу ли я жить полноценной жизнью? Но даже этот вопрос не был для меня приоритетным. Единственный вопрос, который меня беспокоил по-настоящему… это когда меня отпустят домой и когда я смогу Его обнять?

Кабинет профессора Брольша меня впечатлил: особенно то, что на огромном столе стояла моя открытка. Профессор учтиво поздоровался с Марой, крепко обнял меня и маму и жестом предложил присесть. Заключительная встреча обещала быть интересной… с учетом того, что Мара, так же как и Брольш, прекрасно говорила и по-немецки, и по-английски, а мама неплохо владела немецким. В любом случае меня бы поняли все трое… и я знала, что то, что мама не сможет понять из моих английских диалогов, Мара все равно перескажет ей по-русски… Одним словом, западня. Термин мой, но как я буду задавать своему профессору вопросы, которые мне хотелось задать ему наедине?

Профессор Брольш пробежался глазами по распечаткам с моими анализами, сказал, что не ожидал, что я так быстро стану на ноги… и поблагодарил за открытку.

– Да не за что… Я бы вам ее не дарила, если бы могла выразить все на словах… Но не могу… Вы же знаете… я сразу плачу… а вы не разрешаете мне нервничать. Вы специально поставили мою открытку на стол перед тем, как я приду? – У меня было на удивление хорошее настроение, и я смеялась.

– Нет… открытка стоит здесь уже несколько дней, – с улыбкой ответил мой смущенный шестидесятилетний профессор, – и я бы очень хотел, чтобы ты подарила мне свое фото…

– Конечно, я подарю. Когда окончательно приду в форму. А мое фото вы тоже поставите на стол? – Мне становилось все веселее.

– Я попробую. Но у меня будут проблемы с женой… – Брольш смеялся. – Она может меня неправильно понять.