Бедолаги - Катарина Хакер

— Прекрати это, мелкий ублюдок!

Официантка крикнула издалека:

— Джиджи, хватит!

Подошла ближе, улыбнулась Джиму. Мальчишка, не издав ни звука, вскочил и убежал. Джим чувствовал испытующий взгляд официантки. Не его тип, подумал он, обернувшись. Темноволосая, полноватая, лицо густо накрашено, но что-то в ней вызывает доверие. «Так вот он какой, Холлоуэй, сплошная вонь», — решил для себя Джим. Однако она-то явно побывала под душем, и голова помыта, волосы густые, гуще, чем у Мэй, и он тронул их рукой, а она не возражала, склонила голову ему на плечо, дружелюбно улыбнулась, будто так и надо. Было приятно, как приятно держать в руках весомую какую-нибудь штуку, как осязаемое удовольствие, и она рукой нащупала его руку, легко сдавила и вновь отпустила, чтобы еще крепче к нему прижаться, мягко подтолкнуть к подсобке, где стоят ведра и пылесос, где воздух спертый и пыльный, где лечь нету места, но зато она сама умела и опытна, так что Джим обо всем позабыл и только потом ощутил на губах ее нежный, дружеский поцелуй.

— Мечтатель, мечтатель… — вымолвила она.

На улице было светло, пройдя метров двести, он вновь стал различать шумы и звуки, недоверчивость в глазах прохожих. Женщина с маленьким мальчиком уступила ему дорогу, в воздухе пахло летом, после прошедшего дождя на ветках деревьев поблескивали капли, какой-то ребенок бросился ему навстречу и в последнюю секунду свернул, так что Джим почуял дуновение ветерка и даже тепло его маленького тела. Вдруг он споткнулся: посреди дороги, что-то прикрывая, валялся пластиковый пакет. Джим ногой сдвинул его в сторону и разглядел крысиную шкурку. И долго стоял в растерянности на улице, посреди грохочущего, гудящего, отчаянного транспортного потока. Задул холодный ветер, дождь до нитки промочил его куртку.

Он и не помнил, когда в последний раз болел, по — настоящему болел, а не оттого, что напился или нажрался каких-то таблеток, болел с температурой, плавая в поту, как ребенок. Каждое прикосновение вызывало боль, будто кожа стала проницаемой, прозрачной, не создавала защиты для нервных окончаний, но при этом обхватывала его как панцирь. Собравшись с силами, он кипятил чай, в кухонном шкафчике все кверху дном, Дэмианово наследство, к которому он год не притрагивался, банка заплесневелого варенья, консервы, грязная посуда, он курил и кашлял, а температура поднималась, наконец рухнул на софу, и, когда в дверь позвонил Дэйв, он не сумел подняться, бессильно слушал, как Дэйв зовет его по имени, как он топает по ступенькам, уходит. Заснул, проснулся, но был слишком слаб, чтобы добрести до кухни и поесть, сварить рис, также обнаруженный в шкафчике, но встать он не мог, он не мог встать, а все, что он видел, казалось раскромсанным на куски, гостиная и кухня на Фидд-стрит, на плите хорошие кастрюли, и как Мэй над ним смеется, мелет вздор про мертвецов и над ним смеется, а он обливается потом и мучается от боли. Над батареей отопления двигались черные тени, и та девушка шла мимо окон, его искала, и если он собирался с силами, то заставлял ее обернуться, показать личико.

Когда он пришел в себя, был полдень и совсем светло. Трезвонил мобильный телефон, умолкал, звонил снова. Наконец он взял телефон в руки, не обратив внимания на высветившийся номер. Раздался голос Хисхама, и в голосе никакой насмешки:

— Все думаю, куда ты пропал. Никаких вестей от тебя после Холлоуэя, ты дома или где?

— А тебе-то какое дело, а? — вспылил Джим.

— Так, ладно, но голос у тебя больной. Ты болен, что ли? — сочувственно поинтересовался Хисхам.

— Ты, трепло поганое. — И Джим оборвал связь.

Вечером он вышел на улицу, потому что почувствовал голод. Добрался до китайской забегаловки. Старик сидел за зеленым столиком, локтем почти касаясь экрана включенного телевизора, и хлебал с причмокиванием свой супчик, а в кухне две молодые женщины начищали кастрюли. Позади прилавка двое мужчин с чем-то возились, чесали языками и внимания не обращали на Джима. Вошли двое чернокожих, взглянули на него и зашептались. Джим рассмеялся и заказал блинчик с овощами. На вкус он оказался горьким.

Оказавшись наконец за дверью, он заметил на противоположном тротуаре ту девушку. Она смотрела куда-то в его сторону, но было слишком темно, и лица он не разглядел. Что-то промычал, как песенку запел, и она опять посмотрела в его сторону, однако быстро пошла дальше, а свистеть Джим не умел.

Итак, все волнения позади. С улиц исчезли демонстранты, из газетных заголовков война. Химическое оружие исчезло из пустыни, если таковое вообще там имелось. Но война, уйдя в прошлое, все еще продолжалась. Саддам Хусейн, если верить слухам, оказывался то пленным, то мертвым, то неуловимым. Один раз привезли не то, другой раз привезли не все, поэтому машина, которая доставляла товары от фирмы «Хейс и Финч — церковные принадлежности», в третий раз проехала по улице Леди Маргарет. Изабель показалось, что она учуяла запах воска, когда дверь в доме напротив отворилась и туда внесли темные коробки, каждая с огромной свечой на крышке. Вот, оказывается, где живет пастор. По Би-би-си некоторое время еще звучали такие названия, как Басра и Назария, еще упоминалось сопротивление местных жителей, а потом лексика сменилась.

Раздался телефонный звонок, но Изабель не взяла трубку. Сначала прослушала свою запись на автоответчике, потом бодрый голос Элистера:

— Твой муж торчит у Бентхэма в кабинете, и это вроде бы надолго. Так, может, мы сами куда-нибудь сходим?

Впервые Изабель не была уверена, что ей хочется строить планы. Кажется, все ее желания исполнялись, но чего-то ей не хватало. Приезжала Алекса на четыре дня, ночевала у нее в кабинете, вместе они пили чай и ходили по музеям, Изабель особенно понравились картины Ватто в Коллекции Уоллеса, музыканты, неизвестно отчего веселые, фигурки людей, замерших в ожидании чего? В последнее утро Изабель посадила Алексу в автобус до аэропорта, вернулась домой, собрала белье и запустила стиральную машину. Дни шли, один в один. Якоб больше не спрашивал, не скучно ли ей, не одиноко ли. Она показала ему свои иллюстрации к детской книжке, правда, книжка неудачная, а может, она просто не для девочек, как и ее собственные картинки. Ей нравилось, когда Якоб стоял за спиной, возле ее стула, внимательно разглядывали хвалил рисунки. Он попросил ее раздеться поскорее, хотя занавески не задернуты, а сам он, в костюме, встал перед нею во весь рост, уверенно взял за руку и повел наверх, в спальню, ей нравилось с ним спать, хотя возбуждалась она не сильно.

Когда они ужинали дома, правда такое случалось не очень часто, Якоб рассказывал ей про события в конторе, уже известные ей от Элистера; к тому же Якоб был не очень приметлив. Однажды они поссорились, потому что Якоб разбил большую тарелку, доставшуюся от тети Фини, белую тарелку с розами по краю, большую плоскую тарелку. Склеивай, не склеивай, а она разбита, и Изабель сказала: к несчастью. Якоб удивился, решил, что она произнесла это не всерьез, но Изабель действительно рассердилась из-за его неосторожности.

Однажды утром Изабель зашла в кафе, и с нею заговорил молодой человек, который уже не раз попадался ей на улице Леди Маргарет. Джим. Красивый, младше нее, лицо узкое, рот четко очерченный, жесткий. Не спросив разрешения, присел за ее столик: «Хочу просто спросить, как тебя зовут. На случай, если мы еще встретимся». Сказал и сразу ушел.