Сивилла - волшебница Кумского грота - Людмила Шаховская

Бруту вспомнилось, что он лишь молча кивнул на мольбу своего осужденного друга, опасаясь разговаривать с ним на виду Тарквиния, который, как голодный волк, жадно следил за поведением этого своего родственника.

Приметив, что ликторы из римлян не охотно совершали противозаконные казни, тиран, для беспрекословного выполнения его повелений набрал отряд аблектов, — стражников из вольнонаемных чужеземцев, где были карфагеняне, спартанцы, но преимущественно этруски.

Эти аблекты с беспощадной грубостью связали Турну руки назад, стянули ему веревками плечи и ноги, вызвав у несчастного болезненные крики, стоны, и тихо понесли страдающую жертву тирании куда им было приказано.

Любопытные зрители тысячной толпой провожали осужденного, вина которого была не совсем понятна им, и никто не пытался спасти его силой или мольбами, напротив, они зверски тешились его мучениями, сами изобретая фантастические предположения о том, за что его так мучают. Издевались они и над теми немногими из слуг и приятелей, кто осмелился выразить жалость к нему.

Тарквиний, тогда только что узурпаторски захватив власть после убитого им царя, никому не доверил сам акт совершения казни ненавидимого им патриция, опасаясь, что Спурий, Брут или кто иной из его друзей помогут ему бежать, подкупив стражу. Он запретил сталкивать этого осужденного со скалы, решив погубить его более мучительным способом.

Аблекты тихо и старательно уложили Турна на вонючую мелководную топь, образовавшую небольшой залив подле Ферентинского источника, воды которого нельзя было осквернить казнью, так как они считались священными.

Чтобы заглушить стоны Турна и произносимую им брань, жрица Гекаты, считавшаяся «тенью» сивиллы Кумской, заунывно запела о загробных муках, ожидающих душу грешника, а когда она умолкала для краткого отдыха, в эти интервалы верховный жрец Юпитера, фламин Диалис, стоя на берегу топи, торжественно, как припев к стихам сивиллы, возглашал проклятия Турну, который — Брут достоверно это знал, — не был виновен ни в чем, кроме верности законному царю и ненависти к узурпатору.

Тарквиний велел помазать лоб, щеки и грудь Турна медом, чтобы мухи, комары, пчелы и осы терзали его, а когда достаточно натешился его страданиями, суток через трое, приказал положить на его тело доски и камни, чтобы никто не имел возможности вынуть несчастного из топи.

Но и придавленный, Турн еще долго мучился, пока не скончался.

Слезы тихо катились по щекам старика при этих воспоминаниях его далекой молодости. Бруту было горько сознавать, что он не выполнил обещания, данного им умирающему другу. Он добился у Тарквиния позволения взять детей казненного себе в опеку, но не спас их, не отстоял от гибели, когда они выросли.

Дочь Турна сбежала неизвестно куда и пропала бесследно. Брут полагал, что она бросилась в пропасть или в море с отчаяния от дурного обращения с нею жены рекса и безотрадной перспективы будущности с насильственным замужеством.

Сын Турна влюбился в замужнюю дочь Тарквиния, добился ее взаимности и был казнен за это недавно почти тем же способом, как погиб его отец, только в другом месте.

Товарищ Эмилия, Валерий, узнав о скором прибытии сивиллы к Тарквинию, пытался подкупить эту волшебницу щедрыми дарами, чтобы она запретила рексу казнить осужденного, но сивилла, или приходившая от нее «тень», взяв дары и с Валерия и с Брута, не только не спасла юношу, а напротив, подтвердила приговор тирана, назначив исполнителем казни самого Брута.

Все жалевшие Эмилия были в ужасе, но Брут… Он видел то, что искренне счел за чудо в глубине своей простой, детской души философа-эксцентрика.

Он еще раз видел сивиллу в самый момент совершения им казни Эмилия — видел, как волны потока, повинуясь ее заклинаниям, на некоторое время изменили свое течение, понеслись назад и увлекли тело казненного в пещеру, из которой струились, вместо того чтобы разбить его об острые камни.

Брут дал клятву сивилле молчать об этом чуде до нового повеления богов через нее и немало удивлялся, что боги, волю которых возвещала эта знаменитая волшебница, с некоторых пор перестали благоволить к Тарквинию, невзирая на все его богатые дары.

Сивилла между прочими наставлениями приказала Бруту в первую же ночь его пребывания в Дельфах явиться в пещеру, куда его проведет высокий белокурый юноша.

«Что хотят боги открыть?» — размышлял старик с недоумением, ворочаясь с боку на бок без сна и напрасно перечитав все, какие помнил, молитвы и воззвания к Морфею и Гипносу о ниспослании ему покоя от наплыва безотрадных дум.

Становясь во главе оппозиции, переходящей в тайный союз, заговор, как был поставлен друзьями Брут, он сильно рисковал. Такие субъекты — философы идеалисты, эксцентрики, чудаки — обыкновенно скоро гибнут как креатуры других, более ловких, практических деятелей, которые, спрятавшись за спину такого Брута, выпускают его на пробу, отдают в жертву всяким случайностям при возможности неудачи дела.

Настоящими ниспровергателями Тарквиния Гордого в истории могут считаться Валерий (впоследствии получивший прозвище Публикола, Народолюбец) и главнокомандующий Спурий Лукреций, а родственники тирана, Брут и Луций Колатин, были привлечены ими лишь для придания блеска делу, как имеющие некоторые права на вакантную власть, если низложение удастся.

В сущности, земля была близка к этим мореплавателям во все время их переезда, но теперь близился берег той местности, где они намеревались высадиться.

Все радостно бегали, и слуги и господа, поздравляли друг друга с окончанием благополучного плавания, так как их другие переезды по морю в течение путешествия среди островов Архипелага уже не грозят быть столь же длинными, сколько шел «корабль крутобокий».

Путешественники сели на него в устье Тибра и были вынуждены огибать весь Апеннинский полуостров, игнорируя его превосходные восточные гавани по той причине, что к ним от Рима по очень короткому пространству нельзя было добраться: перевал через Апеннинский хребет представлял ужасающие опасности из-за непроходимости дорог и владению этими местами враждебными Риму марсов, самнитов и других еще полудиких племен.