Сивилла - волшебница Кумского грота - Людмила Шаховская

Брут и сыновья Тарквиния, несмотря на их сравнительно с другими римлянами образованность и даже склонность старика к философии, принадлежали к наивно верящим во все бредни и россказни жрецов, не сопоставляя их противоречий в своем простом уме, получившем лишь поверхностную шлифовку.

— Расскажи нам, Юний, что-нибудь об оракулах, — сказал Арунс, когда они пропели гимн морю, — ведь ты несколько раз по желанию наших родителей ездил в Грецию.

— Оракулы есть разные, — ответил Брут, — и не всегда они правдивы. Говорят, будто Крез, царь лидийский, доказал, что есть только один настоящий оракул — в Дельфах, куда мы теперь плывем. Крез послал своих царедворцев к разным оракулам с приказанием в назначенный день и час обратиться с вопросом о том, что он теперь делает. Находясь далеко один от другого, посланные в назначенное им время вопросили оракулов. Чтобы испытать верность прорицателей, Крез выдумал для себя самое необыкновенное занятие: положил овцу, не сняв с нее шкуры, в один котел с черепахой и стал варить. Из всех оракулов один только Аполлон Дельфийский угадал это. «Чувствую я странный запах! — вскричала пифия-прорицательница с недоумением. — Как будто овца с черепахой варится!»

Ни Брут, ни юноши не усмехнулись этому наивный рассказу. Они не додумались до того простого объяснения «чуда», что жрецы могли поручить своим агентам подкупить царедворцев, остававшихся дома, у Креза, и те составили для него подложный ответ оракула.

— Несмотря на всю эту «святость», вопрошать оракулы все-таки очень весело, — заметил Тит.

— Не всегда, дитя мое, — возразил Брут со вздохом. — Есть такие места прорицаний, где ответы божества даются при ужасной обстановке.

— Но ведь вопрошающие не умирают? Чего же бояться?

— И не рискуя жизнью не всякий согласится быть напуганным до полусмерти. Без особенно важных побудительных причин редко отправляются в Саронский залив острова Эгина к богине Гекате. Вы знаете, дети, что эта адская богиня носит факел перед самой Прозерпиной, царицей преисподней. Ее статуя имеет три головы, потому что Геката уважается одинаково в Аиде, на земле и на Олимпе.

— Она богиня волшебства, — сказал Арунс, снова рассеянно задумавшись о другом.

— Да, — продолжал Брут, — на острове Эгина ей приносят в жертву собак и черных ягнят, сопровождая эти моления такими обрядами, обстановка которых может привести в ужас души людей похрабрее вас, мои дорогие. Но оракул Трофония в Ливадии еще страшнее. Я сам там не был, но слышал от других, что кто раз там побывает, тот никогда больше не улыбнется. Трофониев грот имеет сообщение с царством теней. Чтобы идти туда, готовятся не столь весело, как в других местах. Надо поститься, надо несколько суток провести в почти непрерывной молитве без сна со жрецами, после чего они уводят гадающих в пещеру среди полного мрака по дороге, известной им одним. Там они вызывают теней. Адские чудовища уносят вопрошающих в глубокие недра земли, откуда издали можно видеть даже Тартар. На этой границе царств живых и мертвых Трофоний дает ответы.

— Ах, как это страшно! — вскричал Тит.

— А я хотел бы отправиться к Трофонию, — сказал Арунс, — нечего бояться теней и духов, если они не делали вреда гадающим, а напротив, очень услужливы. Иногда мне думается, Юний, как и многим в Греции, что все эти оракулы… так… не духи в них… люди наряженные, чтобы жрецам получать деньги. Если б у меня было в полном распоряжении так много денег, сколько их тратит моя мать на пиры и наряды, я, право, мог бы устроить весь Аид, даже с самим Плутоном, подле самого Рима, в том лесном гроте, откуда течет водопад…

— Грешно это говорить, молодой человек!.. — с суровой серьезностью перебил Брут, — Крез, царь лидийский, также вот, как ты, усомнился в могуществе Аполлона и послал в Дельфы Эзопа-баснописца с тайным поручением высмотреть, нет ли тут обмана. Не успел Эзоп подойти, как из самого треножника пифий выскочила молния и убила его.

— А я слышал, будто жрецы сбросили его со скалы в море за то, что он увидел все их машины, — заспорил Арунс.

— Нет-нет-нет!..

Брут даже руками замахал в ужасе от «развращенности» юноши, выразившего такой скептицизм к «святости» оракулов, и готов был читать длинные нотации с предостережениями, чтобы Арунс не верил молодым грекам, студентам Афинской академии, которые и прежде сбивали его с толку, а теперь это может кончиться весьма плохо.

Арунс, разумеется, не стал бы молчать перед материнским любимцем, в котором видел больше дядьку, нежели наставника, так как вообще этот сын Тарквиния Гордого имел все черты характера отца, теперь в стареющем рексе уже увядшие, погасшие, но отличавшие его в молодости. Едва нахватавшись самых поверхностных знаний от чтения книг и слушания лекций, Арунс мнил себя мудрецом. Неплохо метавший копье и стрелявший, он полагал, будто скоро сделается великим полководцем. Прозрев кое-какие плутни греческих жрецов от болтовни учеников философии, он сам готов был делать то же самое.

Но Арунс не знал, как далеко на весь тогдашний мир греческие жрецы раскинули сети. Одни евреи, даже временами впадая в идолопоклонство, убереглись от их влияния, а остальные народы все благоговели или боялись их.

Арунс не знал, что Дельфийский оракул давно следит за всем, что творится в Риме, имея своих агентов в гроте сивиллы Кумской, у Вирбия-Ипполита на Неморенском озере и в других местах, — не знал, что жрецам Аполлона важно знать, кто властвует в Риме, потому что от этого зависит роковой для них вопрос: кто больше даст им приношений?

Жрецам крепко не нравился начавшийся в Греции среди молодежи скептицизм — предвестие эпохи Сократа, который первым из язычников стал учить, что Единый Бог правит вселенной, а специализация отдельных богов есть лишь проявление Его сил: память (Минерва), мудрость (Паллада) и прочее.

Суеверие не терпит реализма, как тьма — света, главным образом, от опасения, что приношения оскудеют, не станет предлогов и способов к выманиванию подачек от простаков.

Начавшееся при Тарквинии развитие умственной сферы римлян, наплыв этрусской культуры, карфагенских и египетских торгашей, привозивших в числе товаров и литературные манускрипты, — все это испугало греческих жрецов как возможность угрозы потерять влияние на Италию, где Этрурия, исповедовавшая совсем другой культ, не благоговела перед оракулами, славясь собственными волшебниками, хоть и не чуждалась греческих прорицаний. Но этрусская молодежь ездила исключительно веселиться и учиться, а с таких «богомольцев», понятное дело, оракулы не могли получать обильных даров как с вопрошающих лишь «между прочим», для развлечения.

Возникновение в Риме недовольства жестокостью жены и старшего сына Тарквиния, образование оппозиции, обещающей сплотиться в формальный заговор, обрадовало жрецов Греции как нечто, дающее им новый опорный базис для захвата всего, что едва начало ускользать от них.

Во что бы то ни стало остановить начавшееся развитие цивилизации, культуры Рима на этрусский лад, погасить развитие образованности, соперничающей с греческой, сделалось жгучим стремлением жречества Эллады, ненавидевшей Этрурию.