Анафема - Сергей Чекмаев

Работы — непочатый край.

С большим трудом мне удалось отыскать твой адрес — хорошо, что некоторые статьи из «Новой Философии» выложены в Интернет, а под именем автора стоит ссылка на электронную почту».

Не сдержавшись, Марина улыбнулась. Отец Базиль, наверняка новичок в Сети, вон даже Интернет пишет с большой буквы, как все неофиты. Говорят, правда, что по правилам русского языка именно так и нужно писать, интернет — имя собственное, но старожилы, давным-давно растерявшие пафос и на своей шкуре ощутившие какая это большая помойка, пишут с маленькой. Без всякого уважения.

«Если ты все-таки сможешь приехать, ответь мне по адресу obesil@ural.ru. Компьютер стоит на почте в районном центре — городе Каменец. Я выбираюсь сюда раз или два в неделю, поэтому смогу прочитать твой ответ довольно быстро. Дорога сюда непростая, расскажу в отдельном письме. А если ты сообщишь точную дату приезда, — договорюсь, чтобы тебя встретили в Каменце.

Марина, ты нужна здесь. Очень жду и надеюсь.

Отец Базиль (Василий Тристахин).

Да прибудет с тобой блащюшцу Пйжчсвдл!»

Последняя строка почему-то оказалась нечитаемой.

«Видимо, кодировка другая», подумала Марина. «В Каменце этом компьютеры допотопные, наверное…»

Надо ли говорить, что письмо взволновало Марину до глубины души. Весь вечер она не могла думать ни о чем другом. Попыталась посоветоваться с подругами — те только пальцем у виска крутили. Ритка, с которой Марина все еще поддерживала отношения, присвистнула в трубку и сказала неодобрительно: «Да ты, дорогая, совсем крышу потеряла!» Выпускающий редактор «Экумениста» Катя Спохальская, на удивление легкий и спокойный человек, спросила с некоторым сомнением: «А оно тебе надо?»

Только маме Марина не позвонила. Потому что прекрасно знала, как она отнесется к этому. Помощник депутата московской Гордумы, выборный распорядитель благотворительного фонда «Новое Наследие» Татьяна Львовна Астахова прекрасно владела своим голосом, умело расставляла интонации, как и подобает хорошему оратору.

«Ты едешь ПОМОГАТЬ ему или ЕМУ помогать?» — спросит она.

Марина и сама в состоянии задать себе этот вопрос. И даже ответить на него.

Собиралась, правда, она долго, почти три месяца. Разобралась с делами, оставила хозяйке квартиры плату за два месяца вперед — нельзя ведь сжигать за собой все мосты. Вдруг не понравится? Пусть останется хотя бы одно место в Москве, куда можно вернуться в любое время, не оправдываясь и ничего не объясняя.

Созвонилась с журналами, сказала, что уезжает в командировку, намекнула о новых перспективных материалах — не все, мол, православные священники придерживаются официальной позиции Церкви. Есть среди них и такие, которые готовы к реформам, а возможно и к объединению. Некоторые издания заглотнули наживку, даже предложили оплатить эксклюзив.

Добраться в Синий Колодезь действительно оказалось делом непростым. Почти сорок часов ритмично постукивали колеса под ногами, Марина постепенно привыкла к вагонной духоте, разговорчивым попутчикам и к непрерывной качке. Причем, как оказалось, привыкла настолько, что когда сошла на перрон Екатеринбурга, ее аж повело в сторону, словно только что прибывшего в порт моряка. Потом полночи пришлось провести в пыльном и гудящем, как муравейник, автовокзале, ожидая утреннего автобуса в Каменец. Старенький ПАЗик, набитый коробками, ведрами, сумками и людьми, трясся по едва просохшим с начала половодья дорогам часов шесть. Пассажиры болтали о том о сем, с интересом поглядывали на «городскую», но заговаривать не решались.

В Каменце ее ждал старенький «уазик», латанный, весь в ржавых подтеках, осевший на лысые шины. Водитель, крепкий мужик лет сорока, заросший до бровей рыжеватой бородой, курил у кабины, время от времени поглядывая по сторонам.

— Это вы от отца Базиля? — несмело спросила Марина. Борода поднялась, на удивление веселые и бесшабашные карие глаза уставились на девушку.

— Марина? Вот хорошо! А то я уж заждался. Залезайте. Только осторожнее — правую дверь, бывает, клинит.

Марина забралась в кабину, водитель подхватил с земли сумки, сунул назад. «Уазик» завелся не сразу. Минут пять он чихал и кашлял мотором, водитель чертыхался, то и дело поглядывая на часы. Марина почувствовала укол совести.

— Вы давно меня ждете?

— Со вчерашнего вечера.

— Ой, извините… я не знала. На последний автобус в Каменец не успела, пришлось ждать утреннего. Вы из-за меня потеряли столько времени!

Машина, наконец, завелась. Водитель снова выругался, потом испуганно перекрестил рот, пробормотал: «Господи, прости мя, грешного». Повернулся к Марине, сказал:

— У меня послушание такое. Отец Базиль повелел. Грешен я.

— Простите, — Марина замялась, — как вас зовут?

— Петр. Петр Симеонов.

— Скажите, Петр, а что значит послушание?

— Батюшка наложил. За грехи мои. Меня к сивушке иной раз так тянет, что даже молитвой спастись не могу. Обещал не пить, а каждый раз — нарушаю. Потому и грешен.

Марина кивнула. Отец Базиль потихоньку уже начал исправлять колодезян. А ведь еще и года нет, как он тут обосновался.

Машина тем временем выбралась из города, запрыгала по кочкам извилистой лесной грунтовки. Время от времени по бокам вставали фонтаны брызг, когда колесо с размаху попадало в заполненную водой промоину. Марине пришлось схватиться за приваренную над дверцей скобу — трясло в салоне неимоверно.

— Куда мы едем? — стараясь не прикусить губу при очередном прыжке, спросила Марина. — К отцу Базилю?

— Нет, батюшка в Белоомут поехал, место для часовни выбирать. Сказал, будет к вечеру. Я вас пока к мамке отвезу. Она покормит, да и умоетесь с дороги.

Марфа Демьяновна оказалась женщиной словоохотливой, не чета иным уральцам. Потчуя Марину душистой домашней выпечкой, она говорила и говорила, словно раскручивалась где-то внутри дородного тела невидимая пружина:

— Третий год уж пошел, как Господь призвал к себе отца Константина, Царство ему Небесное. Старый он был, батюшка наш, а тут еще и простудился: зимой-то церкву топить дров не оберешься. Когда наши мужики помогали — тепло было, а если на охоту уйдут — церква нетопленая стоит. Отец Константин и говорит: все равно буду служить каждый день. Господу угодно. Ты кушай, дочка, кушай.

Марина послушно надкусила пирожок. Марфа Демьяновна просияла:

— Вот, а то худущая какая, бедняжка. А еще учительница. У вас там, в городе, все какие-то тощие, некормленые. Ты сама-то откуда будешь? Из Каменца? Или из самого Сверд… э-э… Екатеринбурга?

— Нет, Марфа Демьяновна, — терпеливо ответила Марина раз, наверное, в десятый, — я из Москвы.

— Из Москвы?! Совсем у вас там есть нечего, что ли? Оголодали?