«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

в печать!» — «А что, занятно… — наконец-то удивляюсь я. — Откуда она у вас?» — «Я ее неделю назад у Дроздова в карты выиграл!»

Я разворачиваю свиток и читаю заглавие… «Зубная боль профессора Степняка-Енисейского»… Фамилия полностью…

«Так мне, подлецу, и надо! — причитает Енисейский. (Сейчас он начнет об лед поклоны бить.) — Поступите, как душа велит! Так и надо!» — «Зачет это вам? Раскаялись, что ли?» — «Вот именно! Раскаяние! Покаяние! Каюсь! Во всех грехах!»

Любопытно… Я тяну третью дверцу. Заперта — «А я тут при чем?» — «Мне нужно покаяться именно вам!» — «Что я вам, поп?» — «Бог!» Я дергаю четвертую дверцу… Открыта! — «А вы с ума не сошли?» — «Счел бы за честь в вашем присутствии! — Он хватается за дверцу и шепчет: — Я не сошел с ума, я преследую личный интерес. Я вам сейчас предварительную информацию, чтобы заинтриговать… Компьютер японский где, по-вашему? Моргал с Ведмедевым что задумали? Зачем Дроздов на статью в карты играет? И насчет вашего давнего дьявольского договора многолетней давности…».

Заинтриговал, слов нет… «Уделите мне один час, не пожалеете». — «Хорошо. Приходите в гостиницу после полуночи». — «01 Классическое время!» — восторгается Енисейский. «Но не больше десяти минут». — «Полчаса! — торгуется он. — Не успею покаяться». — «Ладно. Еще одно… Принесите справку от администратора Дома ученых о том, что после сеанса вы извинились перед публикой за свое вступительное слово». — «Понял! Это испытание? В виде публичного унижения? — восторгается он. — Бегу!»

Енисейский снимает смушковый пирожок и отряхивает им колени. Я сажусь в «ЗИМ». Может быть, на него так циклон подействовал?

В «3ИМе» темно, холодно и пахнет березовым веником, оставленным здесь Тронько. Запах березы вызывает в памяти какой-то чеховский рассказ, где через тысячу лет на другой планете люди вспоминали название этих белых деревьев и не могли вспомнить… Береза, что ли? И вообще: что я здесь делаю? Зачем сюда пришел? Камо грядеши? Возможно, это очередная ловушка?.. Я вылавливаю двумя пальцами из нагрудного кармана последний патрончик и заряжаю наган. Теперь полный порядок, я опять вооружен. Много не нужно, достаточно одного патрона, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Но где же ОН? Меня скоро хватятся. Конечно, ему помешал Енисейский со своим покаянием. Экое кайло!.. Может, надо ЕГО позвать? Вернее, ПРИЗВАТЬ ЕГО?.. Не знаю зачем, но я сажусь на березовый веник и призывно давлю на сигнал. «ЗИМ» гудит, как трехрядная гармонь, звук разносится над Кузьминками и затухает в небесах, как в прорве. Мой призыв не слышат. Начинается марсианское затмение. Луна уже перевалила за трубу, приближается к Марсу, и тот скоро исчезнет в земной тени между двух лунных рогов. Я сигналю еще раз. Енисейский уже добрался по гололеду к Дому ученых, но, оглянувшись на мой призыв, зачастил ногами и шлепнулся на мраморные ступеньки. Павлик, вышедший покурить на пожарную площадку киномеханика, жестокосердно комментирует это падение. Павлику не жалко этого падшего на лед ангела, Павлик бы ему еще ножку подставил…

ОН не подойдет ко мне при свидетелях. Зато ОН придумал другое: я чувствую, как «ЗИМ» бесшумно трогается с места и начинает скользить мимо красного креста «скорой помощи» и мимо выходящих из Дома ученых Тронько с царицей Тамарой, которые оставили Татьяну наедине с марсианином. Тронько собирается разъяснить царице, кто такой Трифон Дормидонтович Эл, из-за которого она получила взбучку, но спешит к охающему на льду Енисейскому, поднимает его и разыскивает свалившийся пирожок. Ему жалко упавшего дедушку. Если бы Андрей Иванович знал, чего в своей жизни нашебуршил этот старик, он бы его опять уронил. Тем временем «ЗИМ» меня куда-то увозит…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Эт-то интересно! Мы медленно начинаем скатываться с подмерзшей горы. Сейчас в «ЗИМе» темно и холодно, зато, когда он разгонится, в нем станет светло и жарко… Опять на меня покушение! Дело в том, что в самом низу этого затяжного спуска, на крутом повороте, расположилась последняя в моей жизни дьявольская ловушка в виде зеленой трансформаторной будки. На ней изображен оскаленный неандертальский череп с надписью: «НЕ ВЛЕЗАЙ! УБЬЕТ!» В эту будку мы в аккурат врежемся, и я наконец трансформируюсь без дополнительных расходов на крематорий в кучку обугленных останков. Мой прах выгребут из «ЗИМа», сложат в урну и похоронят («подхоронят», как говорят могильщики) на мемориальном кладбище. А спуск Академический переименуют в спуск имени академика Невеселова в честь того, что с этой горки академик съехал в последний раз. Я размышляю: может быть, выпрыгнуть на ходу? «Не смеши козу, дед». Дорога здесь не посыпана песочком, костей не соберешь. К тому же, кроме чувства космического неодиночества, некоторые люди обладают чувством собственного достоинства. Из черных «ЗИМов» не прыгают на ходу, как с трамвайных подножек. Опять же, тебя честно предупредили: «Не влезай, убьет!» В начале прошлого века, когда ты появился на свет, тебя честно предупредили, что в конце концов жизнь убьет, а ты взял и тут же расплакался. Вспомни: тебя предупредили?.. Да. Наверно… Тогда езжай до конца и не прыгай.

Вороной «ЗИМ» все чует. Он таких людей возил, в таких передрягах бывал, что никаким «фордам» не снилось. На парады возил, на испытания, на приемы, на свадьбы, на похороны. На допросы тоже возил. Его преследовали, он догонял, в него стреляли. Он давно сменил все внутренности, но еще бегает, — а сейчас, как старый умный конь, чувствуя отпущенные вожжи, не спеша разгоняется мимо мемориальной арки, будто спрашивает: «Так ли я делаю, хозяин? Ты этого хотел? Чтобы все произошло быстро и без мучений?» «Да. С ветерком», — отвечаю я. «Тогда садись поудобней».

Я забрасываю березовый веник на заднее сиденье и устраиваюсь поудобней. Мы катимся с горы. Какой русский не любит быстрой езды? Я — не люблю. Мешает думать. А здесь уже не езда, а падение. Ощущения не из приятных, как в невесомости. Но умирать в сто с чем-то лет — это как удалять последний зуб: неприятно, а нужно, чтобы не отравлял весь организм. Вот именно: таких, как я, если не выпадают сами, нужно по возможности безболезненно удалять, а Степняков-Енисейских — рвать без пощады, как на картине того фламандца.

Но я отвлекся. Слева уже мелькает бетонная кладбищенская ограда, справа — станция «Скорой помощи» (бывшая больница, где мы с Лешей лежали, — сейчас около больниц уже не хоронят), а сзади, сотрясая небо отборной бранью, за мной уже кто-то гонится.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это Павлик решил, что мотоциклетные злоумышленники угоняют наш «ЗИМ», прервал «Звездные войны»