Склеп, который мы должны взорвать - Лара Вагнер

— Алчность ранее не была мне свойственна, — продолжает Валерьян. — Напротив, я считал земные блага чем-то излишним. Довольствовался скромной жизнью, не стремился копить, получать что-либо сверх необходимого. Жажда денег обуяла меня внезапно. Сейчас, спустя много лет, после бесконечных раздумий, я не в силах назвать причину. Дьявольское наваждение, не иначе… Сразу принялся обдумывать, что можно без риска взять из клада и выгодно продать. Жемчуг и прочие драгоценности привлекали и манили. Я уже рассматривал их, нити жемчуга перетекали с ладони на ладонь, сверкали мелкими огоньками бриллианты. На одном из портретов супруга Льва Кирилловича была изображена с великолепным колье на шее. Двенадцать крупных бриллиантов. Жемчуг слегка потускнел за прошедшее время, его лунное мерцание казалось чуть приглушенным… Забавно, не правда ли? Еще ничего не было известно, а я любовался призрачными драгоценностями, которые никоим образом мне не принадлежали. Отнюдь не стыжусь рассказывать вам о своих тогдашних заблуждениях. Я рассуждал приблизительно так: письмо само выбрало меня, следовательно, моя совесть чиста. Не задумывался о том, что поступаю бесчестно по отношению к истинным наследникам клада. Они не нуждались в средствах, этим и оправдывал себя. А я… мог начать жизнь сначала, где-нибудь далеко. Дело оставалось за малым: разыскать клад, завладеть тем, что можно было впоследствии незаметно вывезти за пределы усадьбы. Уехать, не вызвав ни малейших подозрений.

— Да ерунда, в общем, — замечает поэт. — Ничего сложного. Хотя… Подвал ведь больше не использовался после строительства нового дома? Я правильно понял?

— Не вполне. Часть продуктов хранили в леднике, а в подвале — запасы варенья и всевозможных солений. Когда рушили старый дом, подвал не засыпали, оставили вход. Внутрь можно было попасть через дверцу в сенях флигеля, спустившись на несколько ступенек. Я еще раньше мельком заглядывал туда. Однако представлялось невероятным, что там может находиться клад. Обычный подвал, точнее, погреб, куда по мере необходимости наведывалась ключница. Ряды полок, заполненные склянками и бочонками с вареньями да соленьями. Где было разместиться бесценным сундукам? Глубокой ночью, когда все крепко спали, я пробрался в подвал. Не стану утомлять вас лишними подробностями… Долго путешествовал меж полок, светил вокруг потайным фонарем… Я предполагал, что в полу имеется какой-то незаметный люк. Прихватил с собой маленькую лопату садовника, которую позаимствовал в сарае. Поиски оказались тщетными. Уже собирался вернуться, когда луч фонаря высветил дальнюю стену. В углу несколько кирпичей чуть выделялись по сравнению с остальными. Я простучал поверхность — не было сомнений: за ней скрывалась пустота. Мне удалось слегка расшатать кирпичи. Спустя долгое время мои усилия почти увенчались успехом. Два кирпича с оглушительным грохотом провалились за стену. Я замер, хотя едва ли кто мог услышать шум… Трудился еще долго. Но отверстие в стене оставалось слишком узким, чтобы можно было в него протиснуться. Мои карманные часы показывали уже четыре часа утра. Пора было уходить, пока не проснулась прислуга. Пришлось отложить свое предприятие до следующей ночи. Я аккуратно вложил на место кирпичи. Те два, что упали первыми, оказались недоступны. Пришлось кое-как замаскировать брешь каким-то мусором. На первый взгляд стена выглядела совершенно нетронутой. К тому же, это был самый дальний темный угол, в который явно никто не заглядывал.

— Надо же, — произносит поэт. — Такая в старину прочная кладка была, что ты почти ночь возился с несколькими кирпичами. А мы наверху гораздо быстрее управляемся, когда стены разбираем.

Валерьян охотно соглашается:

— Да, прежде ко всему подходили основательно… Итак, на следующую ночь я вновь спустился вниз. На сей раз дело пошло быстрее благодаря увесистому лому. Наконец, я сумел протиснуться за стену. Оказался в просторном помещении. Здесь мы с вами сейчас и находимся, кстати. В глубине просматривался выход в коридор. Я проследовал дальше… Добрел до ниши, где стояли два сундука старинной работы. Один огромный, другой поменьше…

— Что ж, много добра там хранилось?

— Когда-то много. Но я нашел лишь стопку истлевших векселей, да завалявшуюся на дне маленького сундука жемчужную бусину. Вот и всё… Остальное вынесли раньше.

— Кто же успел?

Валерьян с горестным видом пожимает плечами.

— Возможно, те, кто прятал клад. Ведь Лев Кириллович едва ли справился с этим без помощников.

— Жалость какая.

— Я был в полном отчаянии из-за крушения собственных надежд… Не сразу заметил, что нахожусь здесь уже не один. Прямо напротив стоял мой наниматель, Павел Матвеевич, в халате и ночных туфлях, выставив перед собой ружье. Из-за спины Павла Матвеевича выглядывал его камердинер со свечой в руке. Полагаю, именно камердинер меня и выдал. Наглый избалованный слуга! Вечно что-то вынюхивал и высматривал. А я потерял всяческую осторожность, настолько погрузился в свои беспочвенные мечтания… Когда мы чем-то одержимы, то не замечаем, что посторонние за нами пристально наблюдают.

— Что вы здесь делаете? — насупившись, спросил Павел Матвеевич.

У меня не было заранее заготовленной истории на тот случай, если окажусь застигнутым с поличным. Мысли мои метались, словно испуганные мыши в кладовке… Что я мог ответить? Откровенно признаться в столь неблаговидном поступке?.. Не менее минуты прошло в полном молчании. Внезапно с потолка упал какой-то мелкий камушек. Павел Матвеевич вздрогнул, ружье в его руках выстрелило. Ослепительная вспышка, запах пороха… И полутьма сменилась полной темнотой.

Рассказчик прерывается, поникает головой, сложив руки на груди.

— То есть тогда вас и убили? — уточняю я.

Надо же как-то поддерживать разговор, сколько можно поэту одному задавать наводящие вопросы.

— Именно так. Несчастное течение обстоятельств. Я пришел в себя через некоторое время, возродился к странной, пустой жизни после смерти. Мои бренные останки закопаны под плитами пола, вблизи ниши, где оставались сундуки. Сейчас тут ничего уже нет от прежней обстановки, сундуки исчезли, стену опять замуровали. Это произошло до того, как я начал вновь осознавать себя. Не утверждаю, но предполагаю, что мой наниматель и камердинер скрыли следы происшествия, дабы не понимать шума. Едва ли Павлу Матвеевичу что-то всерьез угрожало, однако он предпочел такой исход.

— А вас, получается, не искали?

— Едва ли. Никто не был озабочен моей судьбой. Я был так одинок… Вполне достаточно было написать моим почерком записку. По личным обстоятельствам решил срочно покинуть усадьбу… Кто стал бы доискиваться? Ведь мертвое тело надежно спрятали.

— Если хотите, я вставлю этот эпизод в свою новую поэму, — великодушно предлагает поэт. — Имена, конечно, будут другие, но завязка пригодится. Да что там, эпизод! Целую главу можно посвятить нечаянной гибели и долгим одиноким мукам.

— Право же, вы ставите меня в затруднительное положение. Какие, собственно, муки? Хотя… Вечное одиночество, раскаянье и невозможность что-либо изменить… Да, это сильнее адских мук. Тут вы правы. Если бы я мог прекратить свое полусуществование… Но этого мне не дано, к сожалению.