Слепой. Смерть в подземке - Андрей Воронин

Короче говоря, Палыч был личностью легендарной — обломок славного прошлого, титан, чуть ли не полубог. Прямо как у Лермонтова в «Бородино»: «…не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!» Его слово было для Багра законом, а его мнение — мерилом всех жизненных ценностей. Пиетет Никиты Багрищева перед Палычем был тем сильнее, что тот не просто платил ему зарплату, а еще и научил его всему, что Багор умел, — вернее сказать, всему полезному, поскольку вредными привычками и навыками Багор обзавелся самостоятельно и задолго до того, как Палыч его пригрел.

Выехав за город, Багор свернул на ухабистую грунтовку: это позволяло существенно сократить путь, а заодно давало кроссовой «хонде» возможность показать, на что она способна на самом деле. Специально мотокроссом Багор никогда не занимался, но на мотоциклах гонял с тринадцати лет, а недостаток специфического опыта и знаний в его случае с лихвой восполнялся свойственным юности пренебрежением к перспективе свернуть шею, не рассчитав своих сил, а также неплохой — опять же по молодости — реакцией. Углядев впереди сложный участок, он давал полный газ; мотоцикл вставал на дыбы, взлетал в воздух, приземляясь на заднее колесо, закладывал, вздымая тучи пыли, головокружительные виражи, то и дело на поворотах вылетал с дороги, перемалывая бурьян в мелкую труху шипастыми колесами, едва не заваливался набок, но всякий раз выравнивался и, ревя, продолжал путь. Один раз над ним, с металлическим клекотом рассекая винтами воздух, прошел сине-белый, снизу похожий на хищную стрекозу в поисках добычи, вертолет ДПС; Багор слегка напрягся, но стрекоза, не изменив направления, с обманчивой медлительностью уплыла к горизонту и там растворилась в голубоватой дымке погожего сентябрьского дня.

Вскоре, в последний раз дико взревев движком и лихо развернувшись, мотоцикл замер перед открытыми воротами гаражного бокса, за которым виднелась стоящая на яме в полуразобранном состоянии синяя «тойота». Под ее днищем с характерным потрескиваньем вспыхивали слепящие бело-голубые молнии точечной электросварки, оттуда по испятнанному пролитым моторным маслом полу стлался, поднимаясь вверх, синеватый дымок. Стоящий поодаль сварочный аппарат отзывался на каждую вспышку басовитым гудением. Тормоз, одетый в замасленный рабочий комбинезон, сидел рядом с машиной на корточках и, свернув набок покрытую черно-бурой от грязи вязаной шапочкой голову, глядел под днище. В руке у него была болгарка с обрезным наждачным кругом, в зубах дымилась сигарета без фильтра. В дальнем конце бокса возился, выискивая что-то в груде сваленных у стены деформированных крыльев, мятых капотов, дверей и проржавевших глушителей, долговязый Валдай.

Поскольку торжественной встречей, на которую не без оснований, как ему казалось, рассчитывал Багор, тут даже и не пахло, он решил организовать ее сам. Дождавшись, пока в боксе станет потише, он выпростал из-за пазухи длинноносый «марголин», прицелился в лампочку и, подняв забрало шлема, грозно заорал:

— Всем стоять, руки за голову! Это ограбление! Котлы, лопатники, побрякушки, мобилы — сюда, живо!

Валдай в своем углу с грохотом уронил на пол выхлопную трубу от «Волги» и дурашливо задрал руки, как волейболист, ставящий блок у сетки. Тормоз, не вставая с корточек, показал «налетчику» черный от въевшейся отработанной смазки средний палец. Сварочный аппарат перестал гудеть, голубые молнии под днищем «тойоты» погасли. Палыч в замасленном брезентовом костюме сварщика и сдвинутой на лоб маске неторопливо выбрался из осмотровой ямы и, на ходу снимая рукавицы, направился к сидящему в воротах верхом на мотоцикле Багру. Он был коренастый, плотный, невысокого роста, лысый как колено, с широким твердым лицом и маленькими, утонувшими в складках мимических морщин темными глазами. С каждым шагом, который он делал к воротам, собственная шутка казалась Багру все менее смешной и все более неуместной. Нацеленный в лампочку под потолком пистолет опустился; приблизившись, Палыч взял его за ствол, резким рывком отобрал у Багра, а потом, коротко, лениво размахнувшись, ударил свободной рукой приблизительно по тому месту, где под пластиковым шлемом скрывалось левое ухо «грабителя».

Мотоцикл с лязгом завалился набок, слетевший с него Багор кубарем покатился по полу.

— Преступник обезврежен, — вякнул было Валдай и мгновенно увял под тяжелым взглядом Палыча.

— Запомни, сынок, — обращаясь к сидящему на полу в сбившемся на сторону шлеме Багру, сказал Палыч, — шутки ради в людей из шпалера целиться — последнее дело.

— Да кто в людей-то целился? — заныл Багор, стаскивая с головы шлем и осторожно щупая ухо. — Я же…

— Все, — отрезал Палыч, — я сказал, ты услышал. Всех касается! — слегка повысив голос, добавил он. — Еще раз такое увижу — башку отшибу.

— Спасибо, Палыч, — потирая ухо, проворчал Багор, — золотой ты человек. Главное, добрый. Мне ее сегодня и без тебя чуть не отшибли, а тут еще ты…

— Рассказывай, — потребовал Палыч, присаживаясь на стул без спинки около накрытого грязноватой липкой клеенкой стола в углу, где они перекуривали, пили чай, а по вечерам, как уже было сказано, водочку.

Багор повесил шлем на вбитый в стену крюк, с которого неровным пучком свисали разнокалиберные приводные ремни — судя по степени изношенности, не один десяток лет бывшие в употреблении и уже ни на что не годные, — поднял мотоцикл, откатил его к стене и, поставив на упор, подошел к столу.

— Да все нормально, — сказал он, усаживаясь на промасленную, до блеска отполированную задами деревянную скамейку. — Сделал все, как в кино: пиф-паф и до свидания.

— Попал? — придирчиво уточнил Палыч.

К столу, не сводя с Багра полных завистливого любопытства взглядов, подсели Тормоз и Валдай. Кто-то достал сигареты, чиркнуло колесико зажигалки.

— Как не попасть, — вторым после Палыча погружая кончик сигареты в услужливо поднесенный Тормозом огонек и щуря от дыма левый глаз, солидно ответил Багор. — С двух метров да не попасть — это кем надо быть? Как ты сказал, так и сделал: две штуки, и оба в грудину.

— Ну и молоток, — сказал Палыч, — подрастешь — кувалдой станешь. А насчет башки — это еще что?

— Охранник у него больно прыткий, — сообщил Багор. Он встал, перекинув через скамейку ногу в высоком мотоциклетном ботинке, прогулялся к крюку и, сняв оттуда шлем, вернулся к столу. — Да резкий, падло! Никаких терок, никакой первой помощи пострадавшему — сразу, сука, шмалять! Во, гляди! — Он поставил на стол шлем. — Хорошо, что у него, по ходу, травматика, а то худо бы мне было.

Палыч взял в руки шлем, осмотрел отметину, оставленную в его затылочной части метким выстрелом охранника, зачем-то поковырял ее плоским, обведенным траурной каемкой грязи ногтем и поставил шлем на стол.

— Хреново, — констатировал он. — Такого уговора у нас не было. Ты смотри-ка, прямо в макитру! Из травмы по движущейся мишени…

— Да что такого-то? — изумился Валдай. — Подумаешь, снайпер…

В незапамятные времена, а именно пять лет назад, по окончании девятого класса, Генку Веселова угораздило съездить с предками на Валдай. Это место чем-то так легло ему на душу, что по возвращении он буквально достал всех до печенок своими рассказами о нем. С тех пор он и стал зваться Валдаем, а до того откликался на Веселого. Предки у Валдая были интеллигентные — мать преподавала сольфеджио в музыкальной школе, а батя вкалывал инженером-строителем, — и на этом основании Валдай считал себя самым умным в компании, не считая, разумеется, Палыча. Насчет Тормоза это была чистая правда (Тормоз — он Тормоз и есть, не зря же его так прозвали), а вот Багор мог-таки составить Валдаю конкуренцию, лишним подтверждением чему стало оказанное ему Палычем высокое доверие. Валдаю это, ясное дело, казалось обидным, и насчет снайпера он ввернул не подумавши, чтобы хоть как-то принизить значение совершенного Багром большого, нужного, а главное, хорошо оплаченного дела.