Сказки старого Вильнюса VI - Макс Фрай

– Сама вряд ли. Надо ее позвать. Обычно достаточно просто подумать: «Иди домой». А я, если помните, еще и рукой над ней поводил. Это не обязательно, но ей будет приятно.

Ладно. Пусть так.

Осторожно погладил пространство в нескольких сантиметрах над поверхностью стола. Сказал про себя, старательно, по слогам: «И-ди до-мой». Черная дыра тут же исчезла. И ему существенно полегчало. Ну слава богу, померещилось. Не то чтобы действительно в это верил, но вот прямо сейчас думать: «Померещилось», – было приятно, хоть и совершенно бесполезно. Как пить сладкую газировку в жару.

– Ну видите, все в порядке, – подбодрил его сосед. – Извините, мне правда надо бежать. Если будут вопросы, заходите. Если что-то срочное, звоните в любое время, вот мой телефон.

Записал номер на обратной стороне картонной подставки, зеленой, почему-то с надписью «Grolsch»[8], сунул ему в руки, перешагнул через лавку и исчез. В смысле, растворился в уличной толпе, где чуть ли не половина прохожих выглядела его братьями-близнецами.

Остался в пивной один. Ну, то есть как один – с черной дырой, куда теперь от нее деться. Вдруг осознал, что не понимает, где сидит. Вроде бы, смутно знакомое место, ясно, что Старый город, самый его центр, но в какую сторону надо идти, чтобы попасть домой – поди разбери.

Спросил официанта. Тот оказался хорошо подготовлен к подобным вопросам, сразу вынул из кармана фартука карту, ткнул пальцем: мы здесь.

Вглядевшись в мелкий шрифт, сперва чуть не впал в панику: какой-то сквер Лаздину Пеледос, в жизни не слышал такого названия. Это вообще еще Вильнюс? Куда я попал? Но потом обнаружил, что за спиной у него улица Арклю, настолько хорошо знакомая, что даже смешно стало – заблудиться в этом районе – все равно, что в собственном дворе. И сквер знакомый, сто раз проходил мимо, просто не знал, что он имеет отдельное название. Все дело, конечно, в необычном ракурсе. И в пиве. Похоже, и правда крепкое. А на вкус – практически компот. Чуть не рассмеялся от облегчения. Пиво, елки! Конечно, это оно.

Домой однако добирался часа три – кругами. Не то чтобы действительно по-настоящему заплутал, скорее, просто позволил себе притвориться, будто не знает дороги. Можно сказать, контролируемый топографический кретинизм. А что прикажете делать, если дом слишком близко, идти больше особо некуда, гулять просто так, без определенной цели давно отвык, но вечер при этом так хорош, что возвращаться в пустую квартиру совсем не хочется. Потом когда-нибудь, не сейчас.

Давно не чувствовал себя таким счастливым дураком, может быть, вообще никогда. И списать это исключительно на воздействие вишневого пива с каждым шагом становилось все трудней. Какое там пиво, за это время даже напиток покрепче выветрился бы давным-давно.

В сумерках большинство переулков выглядели незнакомыми, хотя читая названия на табличках, убеждался: здесь я уже сто раз ходил. И тут тоже, а вот и пекарня, рядом с которой винный магазин. А вон в той лавке однажды чуть было не купил чашку ручной работы, совершенно ненужную, обескураживающе красивую, притягательную, как чужая мечта; к счастью, там не принимают карты, а наличных при себе не было, так и спасся от покупки заведомо ненужного хлама, можно сказать, пронесло.

Проходя мимо высокого каштана, вдруг подумал с уверенностью, какую испытывал только в детстве: это дерево зовут Эммануил. Ничего удивительного, всех как-нибудь да зовут, даже меня, хотя казалось бы, откуда у меня может быть имя, что за дикая идея – обозначить почти произвольным сочетанием звуков нелепую ходячую бездну – так называемого человека, меня.

И мою черную дыру тоже, получается, как-то зовут. Даже странно, что сосед не сказал. Не успел придумать? Ладно, раз так, дам ей имя сам. Например, в честь собаки, с которой все началось. Как она сказала – Ханна? Отличное имя, только лучше с одной буквой «н» и ударением на последнем слоге: Хана. Мне – хана. Наконец-то. Всю жизнь об этом мечтал.

Вдруг испугался, что теперь, когда безумного фокусника-соседа нет рядом, ничего не получится. В смысле, окажется, что никакой черной дыры нет, и не было, и не могло быть. Какая ерунда. И… как я теперь без нее?

Жить с этой мыслью оказалось настолько невыносимо, что бросился проверять. Присел на корточки в безлюдном переулке, под разгорающимся в поздних летних сумерках фонарем. Положил руку на теплый растрескавшийся асфальт; тут же отдернул, как ребенок, застигнутый за порчей родительского имущества. Даже вообразить ничего не успел. Но дыра все равно была. Зияла в позолоченном фонарным светом асфальте, явно довольная возможностью лишний раз покрасоваться. Обрадовался ей, как внезапно обретенной возлюбленной, или, скажем, воскресшему старому другу. Сказал едва различимым шепотом:

– Привет. Ты не против, если я буду звать тебя Хана?

И поскольку ничего похожего на возражения не последовало, добавил уже более уверенно:

– Хана, пошли домой.

А

А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – то есть с криком очнуться от кошмара, выскочить из него как из поезда, на ходу, с отчаянно бьющимся сердцем, сидеть потом, опираясь на подушки, бороться с желанием закрыть глаза и бухнуться обратно, потому что если уснуть слишком быстро, можно вернуться в тот же самый сон, а это не дело, нас там пока ждут, нетерпеливо постукивая – даже думать не будем, чем именно по чему.

Б

Будильник приучает нас к богооставленности, ежедневно изгоняя из рая в довольно неоднозначную, скажем так, местность, где мы, конечно, обжились и чувствуем себя как дома – всегда, но только не в самый первый момент после пробуждения, когда уже забыли, как выглядел наш рай, но еще помним, что он был.

В

Ветер иногда влетает в распахнутое окно и такое творит, словно поступил к тебе на службу шкодливым котом. Просыпаешься и смеешься, глядя, как летают по спальне конфетный фантик, салфетка, бумажка с запиской «До вечера», незнакомый кленовый лист, заглянувший в гости за компанию с ветром, и с надеждой трепещут на полу брошенные вчера как попало носки, слишком тяжелые, чтобы взлететь, слишком полосатые, чтобы перестать стараться.

Г

Говорить во сне, разболтать, к чертям собачьим, все сокровенные тайны: имя, фамилию и домашний адрес розы, число колонн во дворце Кубла-хана, точную высоту полета тяжелогруженной валькирии, порядок чередования долгих и коротких гласных в заклинании «мутабор». Быть разбуженным, увидеть встревоженные лица домашних, с облегчением убедиться, что никто не понял ни слова в твоем бормотании, но потом еще некоторое время с нетерпеливым страхом, больше похожим на смутную надежду, ждать появления стражников с содэргами[9], потому что суровый приговор за болтливость ты себе уже зачитал.