Вторжение. Судьба генерала Павлова - Александр Ржешевский

Сталину не перед кем отвечать, а над ним, Павловым, крепко спаянная цепочка военачальников. И еще больше соглядатаев и стукачей. А у гэпэушников разговор короткий. Р-раз — и человека нет. Поэтому придуриваться, придуриваться. И с Копецом не о чем вести речь. Германия хочет войны? Какой вздор! Немецкие войска нависли над нашей границей. Ничего подобного! Мы командирам отпуск разрешаем. И солдатики спокойно спят, а не мокнут в дозорах. Боевая готовность армии? В пределах дозволенного. Как велел Сталин!

На воскресную побывку в Синсво Надежда ехала со страхом. К счастью, Ивана не оказалось — начался покос, и мужики ночевали на займище у Лисьих Перебегов. Надежда успела освоиться в доме у тетки как бы заново. И к деревенским присмотрелась спокойнее. В лавке встретила рыжую Верку и даже бровью не повела. Взяла конфет и пряников. Прошла мимо, как ни в чем не бывало. Верка тоже в рот воды набрала.

А сад у тетки буйствовал. Нежным кремовым цветом оделись яблони. Голубым цвели сливы. Белым невестились вишни. Надежда понимала — надо сказать что-то приятное тетке, но слов не находилось. И подумала вдруг, что душа начинает черстветь. Окружающая красота мало трогала, совсем не как в детстве, до стона и слез. И тетка, которой она стольким была обязана, вызывала меньше сочувствия, чем даже соседка Степанида. Та при встречах каждый раз норовит сказать доброе слово. Да разве с теткиными деяниями сравнить?

— Забор-то покосился. В конце сада, — сказала она тетке. — Надо поправить.

Людмила повела плечом.

— Пусть Иван правит. На его сторону валится, — прозвучал энергичный ответ. — Он, байстрюк, целую неделю мимо ходил. Хоть бы плечом поднял, подпорку поставил. А мне чего? Его кусты помнет.

На том разговор и кончился. Надежда отмолчалась. Было бы ладно, подумала, совсем не видеть Ивана. Глянула через плетень, а он уже явился. Стукнула калитка на пружине, скрипнула дверь в избе. Тетка была на огороде, а Надежда через раскрытое окно все слышала. С внезапным душевным оцепенением прошлась по комнате, постояла возле печки, хранившей тепло с утра, когда в ней пекли хлеба. Постаралась ни о чем не думать. И вдруг все потемнело в глазах. В этой тьме добежала до соседней избы, нашла Ивана.

Он шагнул навстречу, слишком медленно переступая через набросанные вещи, повел рукой.

— Завтра уезжаю на зорьке… Хоть свиделись!

Он еще колебался. Может быть, не прощал того, что она уехала, не известив заранее. Губы его улыбались, но взгляд оставался жестким, сосредоточенным. Тогда она кинулась и точно прилипла. А он обнял сильно, будто хотел, чтобы она растеклась. Провел крепкой ладонью по спине. И она успокоилась. И все у них было, как в первый раз.

Потом он спрашивал осторожно:

— Как устроилась? Где?

Она отвечала весело, будто поступила так, как он хотел:

— Хорошо! Самый маленький дом рядом с лесопилкой. Приезжай поглядеть.

И тут же поняла, что последние слова были лишними.

Иван повел плечом, кивнул в сторону окна.

— Где уж теперь. В Смоленск посылают. Месяц меня не будет.

Она беззаботно тряхнула кудрями, на самом деле расчетливо и тонко, как поступала всегда, если надо было обратить чье-то внимание.

— Месяц — не год! А зачем едешь-то?

Иван потянулся.

— Бочки для колхоза делать. Верней, заготовки.

— Один?

— С напарником.

— Разве тут лесу нет?

— Здесь не разрешают.

— Вот в июне закончите — и приезжай. Свиданку назначаю тебе.

— Разве что так… — он неопределенно кивнул.

Смеясь, она присматривалась. «Надо было первому мужу, — подумала, — Борису… учудить мучительный развод, чтобы я узнала Ивана… Неисповедимы пути Господни!» Впервые она обратилась к Богу и очень удивилась про себя.

На лице Ивана густо пробилась щетина. Еще немного, и выйдет курчавая борода, как у Стеньки Разина. «Наверное, Стенька Разин был такой, — подумала она. — Широкий, медлительный, взрывной. Всего через край».

— Эх ты, Латов!..

Сады опять цвели, когда он провожал ее. Только провожание вышло недалекое. Ночь была тиха. Луна светила так ярко, что на ладони виделась долгая линия жизни. Только теперь, рядом с Иваном, Надежда ощутила окружавшее их волшебство, хотя вокруг было только два цвета — белый и черный.

Грусть улетучилась, и легкая удалая мысль сорвалась в небо. Надежда подумала, что таких ночей будет теперь великое множество. Ведь жизнь только началась и будет продолжаться бесконечно. Охваченная необычайным подъемом, она не представляла еще, что видит эти цветущие сады в последний раз.

— Приезжай! — повторила она, взглянув на Ивана. — Хуже не встречу.

Напускной веселостью ей хотелось унять растущую горечь от близкой разлуки. Тут уж ничего нельзя было поделать.

— Поглядим, — сдержанно отозвался Иван.

Сдержанность его стала понятна на другой день. Провожать-то «на зорьке» прибежала Манька Алтухова.

Иван уезжал на подводе с каким-то парнем. Третий был возница — совсем мальчишка. Манька Алтухова шла, держась за телегу, долгий путь в город.

С бешенством, закусив уголок платка, Надежда смотрела на обоих. Потом, резко повернувшись, ушла.

А днем к их дому, — она собралась было уезжать, — подкатил арестантский запыленный газик. Надежда отшатнулась от окна, побелев. «Это за мной! За мной!» — потерянно прошептала она, распластавшись по стене.

Глянув на нее, Людмила побледнела еще больше. Поняла: никакой не Дальний Восток сулили Надиному отцу, а тюрьму. И ее к ней прислали спасаться. Такого подвоха от старшей сестры Анны Людмила не ожидала.

Застучали сапоги. Но не на их крыльце, а на соседнем. Черные тени двинулись к Ивану Латову. Не найдя хозяина, милиционеры подъехали к правлению, и вот уже их черный газик мелькнул на горе, где за несколько часов до этого пропылила телега Ивана Латова.

Отвернувшись к занавешенному окну, Надежда не произнесла ни слова. Зато тетка, накопив обиду и злость, вымолвила наконец:

— Что на самом деле с отцом?

Надежда ответила одними губами:

— Арестован…

Еще не знала, что убит.

— Больше ко мне не приезжай, — торопливо, пряча глаза, вымолвила Людмила. — Когда можно будет, я сама скажу. Поняла?

Надежда кивнула.

Они расстались, два родных человека. Чтобы никогда больше не встретиться. Забыв про все хорошее, что дали друг другу, и чем связаны. Людмилу душила обида, Надежду — паника. И у обеих глубоко запрятанным держалось чувство, будто все еще поправимо. Если бы кто-нибудь мог догадаться, что их ждет, тетка отбросила бы обиду, а Надежда справилась бы с охватившей паникой. Но узнать этого обеим было не суждено.