Ледяная трилогия - Владимир Сорокин

Он побледнел. Разум его снова стал бороться с сердцем. И уцепился за смех.

Дерибас нервно рассмеялся.

– Сережа! – позвал он.

В купе вошел молодой чекист.

– Слушай, что мне делать с этими петрушками? – спросил он с усмешкой, стараясь не смотреть на нас.

– Товарищ Дерибас, давайте я их допрошу. У меня и глухонемой заговорит.

– Может, они и впрямь чекалдыкнутые? Лед, едрена вошь… Где этот ваш лед?

– В четырех днях хода от Подкаменной Тунгуски. А часть его закопана на берегу.

Сердце его трепетало . Разум отступал, но медленно. Дерибас кинул недокуренную папиросу на ковер:

– Черт бы всех подрал! У меня друг умер, контрики шевелятся, а тут – лед, блядь! Сережа, в подвал их. И допроси, чтоб заговорили.

Он раздраженно и с облегчением вышел из купе. Молодой чекист был в недоумении: с его железным шефом что-то происходило. Каток воли, которым Дерибас умело давил и сокрушал людей, против нас не работал.

С вокзала нас отправили в здание ОГПУ, расположенное на Волочаевской улице, и поместили в разные камеры. Они находились в подвале и были переполнены. В моей камере в основном сидели бывшие состоятельные люди, потерявшие все после революции. В камере Фер – их жены. Теперь беспощадная советская власть забирала у этих людей последнее – свободу и жизнь. Их обвиняли в контрреволюционных заговорах, сокрытии золота и антисоветской агитации. Мужчины были измотаны допросами и теснотою мрачной камеры, некоторые – сильно избиты. Страх парализовал этих людей, они разговаривали вполголоса, молились и тайком плакали. За стеной моей камеры сидели уголовники, которые громко перебранивались и часто пели: новая власть относилась к ним мягче, чем старая, считая их социально близкими пролетариату, но заблудшими.

Оказавшись в подвале ГПУ, я вслушался в негромкие разговоры арестованных. Из них выяснилось, что в городе и во всем Дальневосточном крае два всевластных человека – председатель ГПУ Дерибас и секретарь крайкома партии Картвелишвили. Они полновластные хозяева Дальнего Востока. Но последнее время они не очень ладят между собой. Дерибас, по словам арестантов, оказался сущим злом, свалившимся на Хабаровск из Москвы. Он был суров и беспощаден ко всем «бывшим», аресты шли непрерывно. Один из заключенных, воевавший в Гражданскую на стороне белых, сказал, что у Дерибаса есть стойкое убеждение, ставшее руководством к действию: все «бывшие» должны либо копать землю на сталинских стройках, либо кормить червей. Озвучивая эту максиму на допросах и очных ставках, Дерибас обычно добавлял свое неуклюже произносимое tertium non datur. Соответственно, арестованные «враги народа» приговаривались к длительным срокам лагерей или к расстрелу.

Ночь я провел в полудреме, стараясь дотянуться до сердца Фер. И на рассвете мне удалось это. Сердца наши коснулись друг друга через кирпичные стены подземелья. Это был чудо, подаренное Светом. Теперь нам стало гораздо легче: я мог в любой момент заговорить с сердцем Фер, она тоже чувствовала меня. Мы могли помогать друг другу, используя сердечный магнит. На следующее утро я его впервые использовал.

Едва арестанты позавтракали мучной баландой и сухарями, как меня повели на допрос к тому молодому чекисту из поезда Дерибаса. Восседая за столом, он представился следователем Смирновым и потребовал, чтобы я назвал «соучастников по контрреволюционному заговору». В случае отказа он пообещал «отбить мне потрох».

Сердце подсказало: пора действовать. Я ответил, что готов назвать пославших нас, но только лично Дерибасу и на очной ставке с Фер. Через час меня и Фер привели в кабинет Дерибаса. Он был один, сидел за столом и что-то писал. Над ним висели два портрета – Сталина и Карла Маркса. Пока он писал, мы с Фер настроили наш магнит. Дерибас поднял на нас глаза. И сразу отвел их в сторону. И я почувствовал, что мы стали первыми людьми в его жизни, которых он не понимал. А значит – не знал, как обойтись с нами. Просто расстрелять он нас не мог: что-то мучительно мешало ему это сделать. Служа в карательных органах, он сталкивался с разными арестантами. Ему попадались мужественные белогвардейцы, готовые на смерть и плевавшие ему в лицо, непримиримые священники, видящие в коммунистах демонов ада, яростные заговорщики-монархисты, молящиеся убиенному царю, фанатичные эсеры, считающие большевиков предателями революции, анархисты, не ценящие свою жизнь, и просто сильные духом люди. Всех их перемолола машина ОГПУ, к каждому из них у Дерибаса был свой подход. Каждого из них он понимал, для каждого в его сознании была своя полка. Нас он понимать отказывался. Потому что был такой же, как и мы.

И я рассказал ему все, что я знал про Лед.

Он слушал с каменным лицом, не поднимая глаз.

– Вот что я решил, – проговорил он, подрагивающими пальцами доставая папиросу. – Сегодня же я отправлю людей на Подкаменную Тунгуску, к тому месту, где вы зарыли куски вашего льда. Чтобы его доставили сюда в целости и сохранности. Если льда там нет – я лично расстреляю вас.

Нас увели.

В камере я стонал и рычал от восторга, пугая «бывших». Мы пробили железный панцирь Дерибаса! Его приказ об экспедиции на Катангу по логике ОГПУ выглядел чистым безумием. Любой другой чекист его ранга давно бы приказал подвергнуть нас пыткам, а потом расстрелять. На следующий день он бы забыл про двух безумцев, говорящих о Льде, прилетевшем из космоса. А наши простреленные сердца благополучно бы впустили в себя могильных червей.

Но не на радость могильным червям проснулись наши сердца. А чтобы будить спящих. Сердечный магнит медленно, но верно притягивал «железного» Дерибаса. Чекистская экспедиция вернулась через две недели. И чекисты привезли Лед! Сердца в наших телах, запертых в подземелье, забились.

Мы увидели наш Лед в кабинете у Дерибаса. Один из семи кусков лежал на серебряном подносе. Дерибас сидел за своим столом. За две недели он осунулся и похудел. В его светло-каштановых волосах и бороде проступила седина. Рядом с ним стояли двое охранников: он боялся.

– Ты сказал правду. – Он закурил, выпустив дым так, словно стараясь заслониться им от нас. – Зарытый вами лед нашли. Семь кусков.

Мы подошли ко Льду и положили на него руки.

Дерибас не препятствовал. Он сидел, закрыв глаза. Он окончательно потерял себя. Мы же блаженствовали, говоря со Льдом.

– И что… теперь? – пробормотал Дерибас, словно спрашивая себя.

– Теперь прикажи принести сюда простую палку и кожаный ремешок, – сказал я.

Дерибас поднял телефонную трубку:

– Поспелов, принеси мне простую палку и кожаный ремешок.

Когда приказание было исполнено, я попросил Дерибаса удалить охрану и запереть дверь на ключ. Охранники не смотрели на нас и на него как на сумасшедших: кабинет главного чекиста Дальнего Востока видал и не такое.

Дерибас приказал охране выйти. Затем тяжело встал и пошел к двери. До нее от стола было метров восемь. Для него они стали восемью километрами. Я никогда не забуду, как шел этот сломленный нами человек. Ссутулившись, он еле перетаскивал ноги в скрипучих сапогах. Голова его подрагивала, рот полуоткрылся, сильные руки потомственного крестьянина висели как плети. Он словно тащил себя к двери. Чтобы навсегда запереть ее. И оставить за ней страшный мир людей.