В отсутствие начальства - Николай Свечин

– Баба… Это хорошо. Вот только откуда она взялась? Я читал дело, не было там никакой бабы.

Разбойник тряхнул головой:

– А есть! Он ее прятал, берег от сыщиков. А теперь, когда Куприян Захарович уже сидит без срока, то перестала она прятаться.

– Как зовут?

– Епистинья, а фамилии не знаю. Чай, в конторе скажут.

Сведения были важные, питерец не зря ехал на край города. Можно было на этом и закончить, но он продолжил расспросы:

– Очень страшный Куприян Захарович?

– Да не страшнее Лишневского. Тот, может, слышали, своей рукой капорника[42] казнил. Ножом прямо в брюхо! Я рядом стоял, меня даже кровью обрызгало…

Арестанта передернуло. Алексей Николаевич не удержался и спросил:

– Как же ты не боишься после этого?

– Их благородие обещают в другую тюрьму перевести. Через год. Кандалы сняли, я теперь в отряде исправляющихся[43]. Пошлют меня в Елизаветград, в тамошнюю цинтовку. У меня там мамка с сеструхой живут… навещать будут…

Голос бандита дрогнул, и он отвел глаза.

Когда осведомителя увели, статский советник приказал смотрителю принести переписку Востроножикова. Тот вдруг вспомнил:

– А ему нынче письмо сдали, еще не успели вручить.

– Покажите.

Орлов кликнул дежурного, и тот вскоре принес лист бумаги.

– Там ничего интересного нет, я уже смотрел. Так, бабская одна глупость, и ничего больше.

– Часто эта Епистинья навещает Востроножикова?

Орлов опять наморщил лоб:

– Два раза в месяц дозволяется. Свидание то есть, по пятницам. А в другие две пятницы только письма да передачки, но без свиданий. Так она и ходит, ни одной пятницы не пропускает. Вы не думайте, мы следим строго. Хлеб там или колбасу – все ножом тыкаем, нет ли пилки или секретной записки. Покуда ничего не нашли.

Лыков слушал смотрителя, а сам вертел письмо и так и эдак, даже поглядел на просвет. Титулярный советник снисходительно сказал:

– Мы свое дело знаем. Письмо как письмо.

Алексей Николаевич взглянул на тюремщика с иронией:

– Знаете? До тонкостей?

Тот обиженно дернул плечами:

– Ваше высокородие, позвольте! По какому праву вы делаете мне оскорбительные намеки?

– Арестанты изобрели новый способ тайнописи. Один лист кладут на другой, смачивают… Не слышали?

– Нет, – растерялся смотритель.

– Так слушайте. Способ свежий, очень быстро расходится по тюрьмам. Лист бумаги, назовем его лист А, кладут на десять минут в воду. Потом вынимают и плотно прижимают к стеклу. Разглаживают, чтобы не было морщин. Сверху прямо на мокрый лист кладут сухой, назовем его лист Б. И пишут на нем секретный текст, несильно нажимая на грифель. После этого сухой лист Б сжигают, а мокрый, который А, сушат. И проглаживают на горячей поверхности, например на самоваре…

– У нас на каторжном этаже есть самовар, – спохватился смотритель. – Ах они, шельмы!

– Я докончу, с вашего разрешения. На высушенном листе пишут текст невинного содержания, вот как здесь, к примеру. Чтобы прочитать секретное сообщение, нужно лишь положить лист А в воду. И через пять минут буквы станут видимыми. Ну, давайте проверим?

– Давайте, – загорелся Орлов.

Надзиратель по его команде принес миску с водой. Исследователи с интересом занялись экспериментом. Положили письмо Епистиньи в воду и начали всматриваться. Вскоре на бумаге проступили буквы.

– Ага! – вскричал титулярный советник. – Тайнопись! Они хотят подломать тюрьму!

Сыщик осторожно вынул письмо и прочитал:

– «Стефан едва не попался. Мы спрятали его в Шембелевке. Побег лучше пока отложить». Михаил Николаевич, что такое Шембелевка?

– Такая пригородная местность, на правом берегу Днепра под Девичьей горой. Слыхали о горе?

– Которая напротив Молодецкой горы, что в Шейновке? – вспомнил питерец.

– Точно так. Деревня и дачи поблизости. Место малолюдное.

Лыков потирал руки от удовольствия. Есть след! Он заторопился – пора было ехать в Дворянский банк.

– Михаил Николаевич, я уезжаю. Благодарю вас за содействие. Отмечу это в разговоре с губернатором.

– И вам спасибо, Алексей Николаич, – растрогался смотритель. – Такую беду, считай, отвели. У меня в тюрьме еще ни одного побега не было! Ну, я его, стервеца, прижму. Двадцать четыре тысячи они скопили… Это ж мое жалованье за пятнадцать лет… А взамен лишь крест в петлицу и ишиас в поясницу.

– Отберите всю переписку Востроножикова, если он ее по прочтении не уничтожает, и проверьте. Вдруг в прошлых письмах что-то важное?

– Да-да, я сейчас же распоряжусь.

Управляющий ждал сыщика на Кадетской и даже накрыл у себя в кабинете стол: чай, коньяк и легкие закуски. Выпив по рюмке, они отправились по пустому коридору в закуток. Беланович отпер заранее приготовленным ключом кабинет оценщика, сел в угол и сложил руки на коленях:

– Дальше дело за вами, а мне позвольте наблюдать.

– Это может занять много времени.

– Ничего, Алексей Николаевич, я обожду. Придется объясняться с начальством, поэтому я должен быть в курсе всего.

Лыков приступил к обыску и быстро понял, что не найдет ничего интересного. Бумаг оказалось мало, и все они носили рабочий характер. Межевые акты, перечни живого инвентаря, акты оценки движимого и недвижимого имущества, степень износа, расчет недоимок по кредиту… Статский советник бегло их просматривал, передавал другому статскому советнику, тот тоже изучал и клал на пол возле себя. Меньше чем через час обыск был закончен.

– Пусто, – констатировал сыщик. – Он подготовился и все заранее вынес.

– А как Зараковский мог догадаться?

Алексей Николаевич ответил так же, как давеча чинам сыскного отделения:

– Очень просто. Узнал, что Азвестопуло освобожден, понял, что дознание возобновили и он первый среди подозреваемых.

И добавил то, о чем прежде умалчивал:

– Кто-то из полиции ему помогает.

– Что же дальше? – спросил банкир. – Обыск на квартире? Если Люциан Болеславович вынес все отсюда, значит, он и там ничего вам не оставил.

– Разумеется. Похоже, Василий Арсеньевич, у нас есть лишь те улики, что успела украсть Мапететт. Давайте просмотрим их вместе, в четыре глаза. Мне понадобятся ваши комментарии.