Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

по законам военного времени. Вас отпущу немедля.

МОРДВИНОВ садится к столу и пишет на листке бумаги.

ПОТАПОВ. Василий Константинович! Кому ты веришь? Он же сам все сказал, я его пальцем не касался!

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Свежо предание…

БЛЮХЕР. Вы не подписались, Мордвинов. Вот теперь хорошо. (Читает написанное Мордвиновым). Сукин сын… Хитер, хитер, а – дурак! Кто из вас может читать без очков, господа кадровые военные? Если у вас нет зрячих – тогда черт с вами! Некогда мне тут канитель разводить! Обходились без вас и впредь обойдемся! Вот показания Мордвинова, которые он дал сегодня нашей разведке против всех вас! А вот что он написал тут! Зрячие увидят: все написано одной рукой! Извольте убедиться, что это правда, перед тем, как я отпущу вас по домам – возить дерьмо на салатовые грядки! (БЛЮХЕР передает Гржимальскому папку с документами.) А этого провокатора к стенке!

МОРДВИНОВ. А-а-а! Они били меня, господа, они били меня! Они вынудили меня написать это. Мне втыкали иглы под ногти!

БЛЮХЕР. Когда вас арестовали?!

МОРДВИНОВ. Они мучили меня, мучили!

БЛЮХЕР. А ну, отвечать – когда вас взяли?!

МОРДВИНОВ. Вчера.

БЛЮХЕР. Руки на стол!

МОРДВИНОВ. Что?

БЛЮХЕР. Руки на стол! Где следы от иголок?

МОРДВИНОВ. Они били меня! Они меня били шомполами!

БЛЮХЕР. Разденьтесь!

МОРДВИНОВ в истерике отбегает в угол.

Раздень его, Потапов, Если след от побоев увижу – тебя расстреляю. как врага революции!

Мордвинова раздевают. На его теле нет ни царапины.

Гад ты, а не князь! Показать тебе, какие следы остаются от побоев в тюрьме и от белых пуль?

Сбрасывает с себя китель. Тело его все в перевязках и страшных шрамах. Надевает китель.

Вот какие следы остаются от побоев и пуль, собака! А вы, кадровые?! Тоже мне, хороши! У меня фронт, а я тут вами занимаюсь! А вы боитесь своего дружка Молчанова обидеть! А он вас всех хотел с помощью Мордвинова и Гиацинтова сделать покойниками. Тоже мне – национальные мученики! Национальные обыватели! Отпусти их по домам, Потапов! Иди выдай иностранные паспорта – пусть уматывают в Японию, к черту и к дьяволу! А этого истерика уведи, слышать не могу плачущих мужчин.

ПОТАПОВ уводит Мордвинова. Долгая пауза.

Вы можете отправляться спать. Идите-идите, я вас не держу.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Какое ваше воинское звание в прошлом?

БЛЮХЕР. Унтер-офицер.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Сколько вам лет?

БЛЮХЕР. Тридцать.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. У вас есть дети?

БЛЮХЕР. Моя трехмесячная дочь умерла месяц назад. Еще вопросы будут?

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Вы считаете, что наша помощь будет важным вкладом в дело защиты России от интервентов?

БЛЮХЕР. Генерал, ну что вы, словно дама у соблазнителя. Ей-бог, даже странно мне слышать все это. У детей это называется «и хочется, и колется, и мама не велит»…

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Ваше счастье заключается в том, что вы помните, как говорили в детстве. Я уже это забыл. Когда мы вам будем нужны?

БЛЮХЕР. Завтра. Растащут ведь Россию, по кускам разорвут… Белые, за ними – японцы! Казаки, за ними – японцы.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Воевать с Молчановым можно, оскорблять нет смысла; оскорбляя противника, вы роняете себя.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Какой вам был смысл так яростно защищать нас от вашего чекиста?

БЛЮХЕР. Я не вас защищал, я защищал революцию, потому что революция только тогда непобедима, если все ее участники соблюдают закон.

ГРЖИМАЛЬСКИЙ.Позвольте все же представиться: Андрей Иванович Гржимальский.

БЛЮХЕР. Давно бы так. (Обходит всех и здоровается с каждым за руку.)

В камеру вбегает ПОТАПОВ.

ПОТАПОВ. Василий Константинович! Товарищ Блюхер!

БЛЮХЕР. Что?! Что? От него?

ПОТАПОВ. Да.

БЛЮХЕР и ПОТАПОВ выбегают из камеры. Они – в луче прожекторов.

Вот он! Вот он – весь тут! План наступления… Ах, Исаев, ай да Чен, ай да ребята!

БЛЮХЕР принимает из рук Потапова пакет и начинает сначала медленно, а потом яростно и лихо отплясывать «Камаринскую».

Картина восьмая

Кабинет Гиацинтова. ГИАЦИНТОВ и ИСАЕВ.

ГИАЦИНТОВ. Исполняющим обязанности главного редактора во время отъезда Ванюшина были назначены вы?

ИСАЕВ. Я.

ГИАЦИНТОВ. Прошу вас объяснить мне, как на страницы газеты попала эта возмутительная гнусность!

ИСАЕВ. О чем вы?

ГИАЦИНТОВ. Я имею в виду статью о продажных девках, голодных детях и смертности в чумных бараках.

ИСАЕВ. Этот материал в номер поставил я.

ГИАЦИНТОВ. Вы?! Будет вам, Макс… Я не верю.

ИСАЕВ. Тем не менее, это правда.

ГИАЦИНТОВ. Зачем вы это сделали?

ИСАЕВ. А тираж? Газету раскупили за десять минут. Такой материал публика читает взахлеб. Согласитесь – нет ничего приятнее, как прочесть о несчастьях ближнего.

ГИАЦИНТОВ. Вы с ума сошли.

ИСАЕВ. Когда я работал в пресс-группе Колчака, мы не боялись печатать правды. И потом – отчего красные не боятся говорить о своих трудностях, а мы обязаны молчать?

ГИАЦИНТОВ. При чем здесь красные? Вы опозорили наше белое, свободное, всем обеспеченное государство! Вы это сделали в обход цензуры?

ИСАЕВ. Когда я верстаю номер, то думаю о газете, а не о цензуре.

ГИАЦИНТОВ. Кто писал статью?

ИСАЕВ. Черт его знает.

ГИАЦИНТОВ. Где текст?

ИСАЕВ. Валяется в редакции.

ГИАЦИНТОВ. У кого?

ИСАЕВ. По-видимому, на столе у метранпажа.

ГИАЦИНТОВ. Метранпаж арестован. Он клянется, что подлинника в типографии никто не видел.

ИСАЕВ. Э, ерунда…

ГИАЦИНТОВ. Вы видели, как набирался этот материал?

ИСАЕВ. Конечно.

ГИАЦИНТОВ. А наборщик не помнит.

ИСАЕВ. Немудрено – он набирает буквы, а не слова, до него смысл материала никогда не доходит.

ГИАЦИНТОВ. Резонно. На чем был написан материал?

ИСАЕВ. На листочках.

ГИАЦИНТОВ. Я понимаю, что не на веточках. Какие были листочки? Большие или маленькие? Чистые или в линеечку?

ИСАЕВ. Кажется, в клеточку.

ГИАЦИНТОВ. Ясно. А через кого этот материал попал к вам?

ИСАЕВ. Я обнаружил его у себя на столе, лежащим поверх гранок.

ГИАЦИНТОВ. А когда это было?

ИСАЕВ. Вчера, естественно.

ГИАЦИНТОВ. Кто дежурил в редакции?

ИСАЕВ. Не знаю.

ГИАЦИНТОВ. Дежурная утверждает, что утром никто из посторонних в редакцию не заходил, кроме девицы.

ИСАЕВ. Старая сплетница. Уволю.

ГИАЦИНТОВ. Правильно поступите. И кто была эта девица?

ИСАЕВ. Полковник, вы вольны казнить меня. Можете даже заковать в кандалы.

ГИАЦИНТОВ. Когда казнят, Макс, в кандалы не заковывают. Надобности нет – человек в прострации. Вроде как у нашего Фривейского.

ИСАЕВ. Бедняга. Врачи говорят, что это серьезно.

ГИАЦИНТОВ. Да, они утверждают, что у него последняя стадия шизофрении, вызванная переутомлением. Несчастный почти невменяем.

ИСАЕВ. Я буду молить Бога о его выздоровлении.

ГИАЦИНТОВ. Макс, а ведь у вас в то утро была Сашенька Гаврилина, не иначе.

ИСАЕВ. Уж не