Именем Анны. Возврата не будет - Татьяна Губоний

Значит, «рум сервис». Он схватился за пластиковую громаду гостиничного телефона и нажал на нужные кнопки.

– Буфет слушает, – прокаркала трубка и Лент понял, что к заказу не подготовился, поэтому включил режим «автомат» и выдал последнюю сохранённую памятью информацию: – Две шестые «Балтики», луковые кольца и куриные крылышки из барного меню. Номер триста один.

– Вижу, – отозвалась трубка и добавила командным голосом: – Ждите!

Он и сам знал, что будет ждать. Надеялся ли он, что заказ принесёт «Полина»? Глупо и смешно, но надеялся. Она постучит в дверь, и он ей откроет. «Ваш кофе» – скажет она… Нет, «Ваше пиво»! А зачем он заказал две бутылки? Мозг программируем, это ему жена ещё больше полувека тому назад объяснила. Он сказал то, что запомнил со вчерашнего дня, когда пытался добиться от «рум-сервиса» пива для себя и для Вика.

Лент сидел за столом, уперев локти в стол и запустив пальцы в волосы, и думал, что хорошо бы оставить их в покое, но отпустил только тогда, когда сделал себе больно. Да что это с ним? И картинки в голову лезут странные. Кофе с шапкой пены, янтарные глаза с дрожащими в них мушками, одесская пивная «Гамбринус»…

«Гамбринус» с пропахшими пивом бочками вместо столов в шестидесятых был советским аналогом паба. Это «заведение общепита» оказалось одним из немногих, которые Лент жаловал – там подавали в розлив удивительно мягкое «Жигулёвское», бывший «Венский» солод. И ещё ароматный квас. Анна всегда брала ему квас, даже в «Гамбринусе», потому что пиво, будучи полезным женскому организму, как она утверждала, было противопоказано мужскому.

– Послушай, мы не так часто бываем в Одессе вместе! – возмущался Лент.

Сама Анна наведывалась на юг нередко, по делам «Мосфильма», связанным с «Одесской киностудией». Лент тоже заглядывал. Реже, но случалось. И когда их командировки совпадали – это было приятным подарком. Тогда они находили свободное время и шлялись по Приморскому бульвару и по Дерибасовской, откуда обязательно ныряли в «Гамбринус».

– Дай нормального пива выпить!

– Зачем? Ты всё равно не любишь светлое.

А какое тогда было-то в продаже? Где-то в воспоминаниях промелькнуло тёмное «Останкинское», но в каком году оно появилось, Лент не помнил, да и вспоминать не хотел. Хотел сидеть рядом с Анной за столом-бочкой, пить свой квас и никогда с ней не ссориться.

В дверь постучали. Запах старой пивной и звон кружек из прошлого потеснились, уступая дорогу современности.

Высокий молодой человек в костюме официанта вкатил в комнату тележку и расторопно переместил пиалы и соусницы на стол. Лент едва успел выдернуть свои драгоценные каракули из-под охлаждённых пивных бутылок, которые блестели влагой.

– Вам открыть?

– Я сам.

– Приятного аппетита! – сказал официант прощаясь, и выкатил тележку к коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь. А Лент медленно обернулся туда, куда было адресовано последнее пожелание. Туда, куда он ни разу не посмотрел, вернувшись в номер: в сторону спальни.

Воздух сдвинулся, всколыхнулся тяжёлой волной, как вздохом, и тогда Лент увидел.

Она сидела на его кровати, пристально глядя в его сторону, и кусала губы.

– Пиво мужчинам вредно, – наконец сказала она, и он согласно кивнул:

– Зато полезно женщинам. Не так ли, Анюта?

Её нос недовольно сморщился, а глаза впились в него, как клещи:

– Анна. Зови меня Анной.

Кеды, джинсы, простая белая футболка. Длинные тёмные волосы, как и тогда, стянуты в высокий хвост. Он хотел увидеть в ней встревоженную и беззащитную Полину, которую помнил. И не мог. Сидящая перед ним девушка была очень сильной светлой, уверенной в себе и… чужой.

– Зачем тебе мама? – видимо, из всего, что она услышала, больше всего её заинтересовало именно упоминание матери. Что ж, Лент объяснит.

– Хочу спросить у неё, каким чудом ты появилась на свет.

– Ты так несведущ в этом вопросе?

Ну и язва!

Он открыл пиво брелоком и сделал несколько шагов в её сторону. Близко подходить не стал, протянул бутылку, сохраняя расстояние двух вытянутых рук.

Пиво она приняла молча и сделала небольшой глоток. Благодарности Лент решил не ждать, вежливостью между ними не пахло. Если говорить об определении эмоций по запаху, то пахло гневом: гостья была сердита. Что она слышала? Что такого Лент сказал при ней по телефону? Он прокрутил в голове свой разговор с Айей и вспомнил, что упоминал травницу. Самое время уточнить.

– Ты где остановилась? У Зинаиды?

Отвечать она не торопилась. Лент медленно вернулся к столу и открыл вторую бутылку. Отпил жадно – то ли для того, чтобы притушить внутренний пожар, то ли с тем, чтобы растопить наползающий лёд. Он пока не понял, что его сейчас переполняло – где-то внутри штормило, швыряло из стороны в сторону. Зелёное сердце отказывалось бояться её, а синий разум требовал принять меры предосторожности.

– Так вот ты какой!

Наверное, она углядела двойственное сияние его запутавшейся силы. Что ж, это поправимо. Он выдохнул через солнечное сплетение и залил себя синевой.

– А так?

Она смотрела недоверчиво. Не того ждала?

Пиво холодило руку, на которой мирно молчала именная руна Анны. Его Анны. Пиво, «Гамбринус», зрачки-«мушки»… Он знал, что позеленеет, и позеленел, и глаза гостьи это подтвердили. Теперь в её взгляде не было недоверия, она смотрела иначе, с одобрением. Неужели она пришла сюда за ведьмаком для своего господина из-за Черты?

Из незанятой пивом руки тут же вырвался хлыст зелёного пламени. С акинаком было бы проще, но Лент справится и так. Нападай!

– Дурак! – сказала она и отвернулась, углубившись в разглаживание складок на покрывале кровати, будто её интересовали только они.

– Кикимора!

И как только язык повернулся!? Он совершенно не хотел с ней ссориться. Видел, что она задохнулась от возмущения, но извиняться почему-то не захотел. Напротив, охотно отшлёпал бы эту дурынду прямо сейчас по-прежнему шипящим и извивающимся в руке хлыстом. Всё ясно, зелёный ведьмак свою позицию обозначил, осталось прислушаться к синей стороне его личности.

Как только эта мысль мелькнула в его мозгу, хлыст, естественно, сразу пропал.

– Извини, вырвалось, – что-что, а манеры были встроенной функцией синих.

– Я вижу, ты меня не жалуешь? – и как только она не зашипела, ведь по ощущениям должна была – хотя он слышал, что кобры в момент агрессии рычат. Значит, не кобра. Как там говорила мара? «Змея подколодная, на груди пригретая»? Подколодными раньше звали гадюк. Очень похожа.

– А за что мне тебя жаловать, Анна? – это имя далось ему с трудом, но начинать всё равно пришлось бы. – За то, что не загрызла меня на дороге?