Русская гейша. Тайны обучения - Ольга Лазорева

Этот разговор вывел меня из безразличного состояния, в котором я пребывала последнее время. Первым делом я заказала разговор с Токио. Стоимость минуты меня впечатлила, но я все равно решила поговорить с госпожой Цутидой. Когда нас соединили, я сразу машинально взяла себя в руки и изобразила улыбку. Но она была убита горем и стала плакать, не скрываясь. У меня защемило сердце, когда я услышала ее всхлипывающий жалобный голосок. Это было так на нее непохоже, что мне казалось, я разговариваю с совершенно незнакомым человеком. Я выразила искренние соболезнования. Она поблагодарила и сказала, что свадьба была уже назначена, и все родственники активно готовились к ней. Я внимательно выслушала ее, потом утешила, как могла. Постепенно она успокоилась. И даже поинтересовалась моим бизнесом. Что я могла ответить? Что лежу тут целыми днями и без конца плачу? И я что-то придумала правдоподобное. В конце разговора она поблагодарила меня за поддержку. А я попросила передать привет Митихиро.

На следующий день я очень долго гуляла по засыпанным яркой листвой улицам. Но так и не поняла, что же мне делать дальше и как жить. Добраться до главных сектантов не представлялось возможным. К тому же мои планы мести, по прошествии времени, казались нелепыми. Я начала многое переосмысливать и видеть по-другому. Мое намерение открыть свой салон гейш казалось сейчас неосуществимым даже при наличии денег. Мне было всего девятнадцать лет, и я не имела никаких связей. Все, о чем я мечтала в Токио, виделось здесь песочным домиком, построенным ребенком у кромки воды.

Я зачастила в Ракитки. Это стало своего рода навязчивой идеей. Ездила туда чуть ли не через день. И если бы октябрь был более сухим, я бы, наверное, находилась там ежедневно. Всегда брала с собой водку и цветы. Придя на могилы, вначале здоровалась с родными Петра и ставила им цветы. Потом садилась возле него, оглаживала землю руками, выдергивая редкие травинки и выравнивая оползающий от постоянных дождей холмик. Эти неторопливые поглаживания, ощущение земли под ладонями давали мне мимолетное чувство успокоения от близости к любимому. Потом я ставила цветы в баночку у временного металлического креста и садилась на скамейку. Пила водку и тихо разговаривала с Петром, рассказывая ему все без утайки о последних событиях моей жизни. Сидела так по несколько часов. Рабочие на кладбище уже привыкли к моему частому появлению и даже здоровались со мной, когда проходили мимо по каким-то своим кладбищенским делам. Иногда они пили «за упокой раба Божьего Петра» вместе со мной. Елизавета Викторовна каким-то образом – видимо, сказал кто-то из рабочих – узнала о моих частых посещениях могилы. Она приехала ко мне в гости, долго сидела на кухне, глядя на меня, потом тихо сказала:

– Танечка, зря ты хоронишь себя. Нужно найти какую-то опору в жизни. Устройся на работу! Познакомься с молодым человеком.

Я удивленно на нее глянула. Ее искреннее желание видеть меня счастливой даже без ее сына вызывало уважение. Я пообещала, что постараюсь, и она уехала. Но на следующий день я вновь купила пол-литровую бутылку водки и отправилась по ставшему привычным для меня маршруту. И через день тоже. Хуже всего было то, что я пила все больше и больше. И в этом состоянии мне было легко разговаривать с мертвым Петром. Иногда я даже слышала, как он тихо отвечает мне из-под земли.

Двадцатого октября, в день нашего знакомства, я напилась так сильно, что уснула прямо на могиле, лежа на ледяной земле. Очнулась оттого, что мое лицо периодически задевало что-то колкое и холодное. Я подняла голову и увидела, что идет первый и довольно густой снег. Он покрывал все вокруг белыми пушистыми хлопьями, и мне спьяну показалось, что это летят лепестки сакуры, опадающие с неба на мое поднятое вверх лицо, на холмики могил, на разноцветные искусственные цветы, которыми были украшены соседние памятники и кресты. Я всхлипнула и беспомощно заплакала, чувствуя, как невыносимая боль вновь начинает терзать душу. И даже алкоголь не мог притупить ее.

– Таня? – раздался рядом удивленный мужской голос.

Я с трудом разлепила мокрые опухшие глаза и села возле могилы.

– Что же ты на земле-то? – засуетился какой-то высокий парень в длинном черном пальто, помогая мне встать и усаживая на скамейку.

Сквозь снег и слезы я плохо различала его лицо. Он отряхнул мою куртку, потом снял шарф со своей шеи и завязал мне, как маленькой, поднятый воротник. И тут я узнала эту застенчивую улыбку и светло-карие глаза.

– Степа? – недоверчиво спросила я.

– Ага! – улыбнулся он, словно солнышко.

– Ты как тут? – всхлипнула я.

– Ну-ну, Танечка, – произнес он увещевающим тоном, – хватит плакать. Не думаю, что Петру понравилось бы это.

Он помог мне подняться и медленно повел к выходу с кладбища. Я, перестав всхлипывать, невольно жалась к его большому телу и постепенно успокаивалась, чувствуя странную защищенность в этом белом холодном мире, заполненном лишь хаотично летящими снежными лепестками…

Степан отвез меня на машине домой и помог подняться в квартиру. Я плохо воспринимала происходящее, так как все еще была сильно пьяна. Когда я проснулась, было уже поздно, но Степан все еще не ушел. Он сидел в кресле и читал какую-то книгу. Мягкий желтоватый свет от торшера падал на него сверху. Я сквозь прищуренные ресницы смотрела, как золотятся его русые волосы, как тени от пушистых опущенных ресниц падают на щеки, как золотисто-карие глаза быстро пробегают по строчкам. Вот он улыбнулся и перевернул страницу. Я невольно вздохнула, и он тут же поднял на меня внимательные глаза.

– Ты проснулась! – обрадовался он. – И отлично!

– Что ты тут делаешь? – равнодушно спросила я, потягиваясь и с трудом сдерживая зевоту.

– Жду, когда ты придешь в себя, – серьезно ответил Степан и отложил книгу в сторону.

– Уже, – лаконично сказала я и встала. – Извини.

Я быстро прошла в ванную. Когда привела себя в порядок, Степы в комнате не было, а из кухни доносился запах только что сваренного кофе.

Ужинали мы в полном молчании. Потом вернулись в гостиную.

– Курить у тебя можно? – поинтересовался Степан.

– Конечно, – ответила я, с любопытством наблюдая, как он достает трубку и раскуривает ее.

Когда он откинулся на спинку кресла и с наслаждением затянулся, вид у него стал довольным и умиротворенным. По комнате поплыл необыкновенно приятный сладкий аромат.

– Что это за табак? – поинтересовалась я, с удовольствием вдыхая запах.

– Сорт называется «Ваниль». Это мой любимый, и я всегда курю только его, – пояснил он и улыбнулся.

Но тут же стал серьезным и довольно сурово продолжил:

– Но почему ты позволяешь себе так распускаться?! Я вчера приехал из Питера, был по делам, позвонил Елизавете Викторовне и с изумлением узнал о тебе.

– А ты ее знаешь? – удивилась я.

– Да мы с Петром один спортклуб много лет посещали! Он ведь карате занимался, как и я.