Хозяйка Рима - Кейт Куинн

Серое платье, серебряные браслеты, заплетенные в косы волосы — вот мои нынешние боевые доспехи.

— Тея! — В дверь моей комнатки просунулась седовласая голова Пенелопы. — Ты знаешь, что тебе предстоит петь на званом ужине сенатора Абракция?

— Да, я готова, — ответила я, надевая на руку последний браслет, и обвела глазами комнату в поисках лиры.

— Ларций дает тебе в сопровождение рослого раба. Знаешь, эти колесничии такие грубияны, от них нужно держаться подальше.

— Милый Ларций, — улыбнулась я. Мой хозяин. Как же я люблю его!

После того как Лепида Поллия избавилась от меня, как от старого платья, я провела три ужасных месяца в одном из портовых лупанариев. Три месяца я терпела мерзких, грубых и потных мужчин. Мне приходилось ждать, когда они сделают свое дело, чтобы, как только они уйдут, навсегда забыть о них. Меня спас мой растущий живот. Хозяин лупанария заставлял меня принимать снадобья, чтобы я избавилась от будущего ребенка, но я тайком выплевывала их. Когда огромный живот сделал меня непригодной для занятий проституцией, хозяин просто отвесил мне затрещину и вместо меня нашел другую женщину. Меня продали на рынке напротив брундизийского Форума. Здесь я впервые увидела моего нового хозяина, пухлого и розовощекого мужчину. Я сначала предположила, что это новый сутенер. Но…

— Мой управляющий сказал, что у тебя прекрасный голос, дитя мое. — Меня удивил приятный голос розовощекого патриция и его добрые глаза. — Он слышал, как ты пела, сидя у окна какого-то прискорбного портового заведения. Я не спросил его, что он делал в этой части города. И пусть у него довольно низменные вкусы в том, что касается развлечений, музыкальный слух у него столь же совершенен, что и мой. Скажи мне, дитя, ты можешь спеть «Глаза Цитеры»?

После часового прослушивания в просторном, залитом солнцем атриуме мой новый хозяин — скорее всего, не сутенер, который, судя по всему, остался доволен, — позвал женшину-вольноотпущенницу. Как я поняла, она заменяла ему супругу.

— Пенелопа, послушай мое новое приобретение. Как тебя зовут, дитя? Тея? Пенелопа, она превосходна! Кто бы мог подумать? Ей нужно брать уроки, причем, начинать следует прямо сейчас. Такой голос нужно развивать, холить, лелеять. Ты играешь на лире? Этому тоже следует научиться. Обязательно. Подумай об этом!

— Замолчи, Ларций! — рассмеялась Пенелопа. — Ты смущаешь бедную девочку.

Она мне все объяснила по пути в маленькую комнату, такую чистую и светлую, что я почувствовала себя прежней грязной и ничтожной потаскухой, оскверняющей своим присутствием это славное жилище.

— Дело в том, что Ларций покупает музыкантов. Это его увлечение, его страсть. Дом полон флейтистов, барабанщиков, лютнистов. Здесь даже есть хор мальчиков. Не смотри на меня так, хор мальчиков предназначен в этом доме только для пения. Ларций всегда приобретает только самое лучшее. У него особый нюх на таланты.

— Но зачем я ему понадобилась? — осторожно поинтересовалась я.

— Ради удовольствия слышать, как ты поешь. — Пенелопа потрепала меня по руке. — Тебе не нужно беспокоиться об этом, моя дорогая. Он не интересуется рабынями. У него в Риме жена, а когда он живет здесь, то у него есть я. Кстати, когда тебе рожать? Через несколько месяцев? Что ж, пока отдыхай…

Мой ребенок появился на свет раньше срока. Он кричал как демон, он измучил меня, выкрутил, как прачка влажную тунику. Мой новый хозяин с трудом дождался того дня, когда я наконец разрешилась от бремени, чтобы начать мое обучение.

— Тебе придется хорошенько выучить, дитя, «Гармонию» Аристоксена. Это так важно, научиться различать энгармонические микротона…

— Ларций, она родила ребенка всего полтора дня назад, — укоризненно напомнила ему Пенелопа. — К тому же ребенок оказался крупный, и бедняжке пришлось нелегко, — добавила она, глядя на пищащий сверток, который был моим новорожденным сыном.

— Он настоящий гигант, — согласилась я.

— Но ведь она даже не понимает разницы между самой высокой нотой parthenios aulos и самой нижней hyperteleios! — сокрушенно воскликнул Ларций.

— Я хочу начать учебу, — решительно заявила я, прежде чем Пенелопа успела выразить недовольство бессердечием моего нового хозяина. — Хочу начать прямо сейчас.

Сын Ария появился на свет, оглашая громкими криками весь дом, хватая голыми деснами собственную крошечную ладошку. Его макушку уже украшали коротенькие рыжие завитки. Я не могла равнодушно смотреть на него. Всякий раз, глядя на него, я испытывала прилив нежности, от которой у меня перехватывало горло. Гораздо проще думать о нотах parthenios aulos, чем о том, как назвать моего новорожденного сына.

Ларций же втянул меня в работу. Он нанял мне учителя вокала и учителя игры на лире, дотошно критиковал мою технику пения, учил тончайшим нюансам исполнительского мастерства.

— Никогда не старайся угодить публике, Тея. Учись управлять ею. — Откуда ему все это известно? Он был патрицием, знатоком римского права. Откуда ему знать, как следует держаться перед публикой?

— Признайся, — как-то раз сказал он, когда я попыталась спорить с ним, — в том, что касается музыки, я всегда прав.

Пенелопа купала меня в молоке, чтобы отбелить мою темную кожу, мыла мне волосы настоями шалфея и цветков бузины, чтобы придать им блеск, натирала мне руки маслом, чтобы смягчить их.

— Теперь ты певица, — однажды заявила она и взялась учить, как вести себя на пиру за обеденным столом и правилам светского разговора. — Тебе нужно подобрать сценическое имя. Что-то броское и одновременно достойное. Может быть, Каллиопа или Эрато, это имена муз эпической и любовной поэзии…

Так я превратилась из Леи из Масады, Теи, возлюбленной Ария, безымянной портовой шлюхи в нового соловья Ларция. В целом моя жизнь была хороша. Все музыканты Ларция носили на пальце небольшое медное кольцо с его именем, но в остальном мы даже не чувствовали себя рабами. Наоборот, мне было так легко и вольготно, что я даже не заметила, как пролетели последние пять лет. Пять лет уроков пения, обучения игре на лире, разговоров с гостями и споров с Ларцием о том, в какой манере исполнять ту или иную песню. Пять лет пения и музыки: ужины для узкого круга гостей, которые требовали негромких любовных баллад, шумные пиры политиков, где были нужны жизнерадостные застольные песни. Целых пять лет.

Как обычно в течение последних пяти лет, я облачилась в «доспехи» — серое платье и серебряные браслеты, взяла лиру и отправилась взглянуть на спящего сына. Ему уже исполнилось пять лет, и у него было имя, но только не имя его отца. О его отце я старалась никогда не вспоминать.

— Я слышал, что недавно ты ухаживал за одной лютнисткой. Или это все-таки была танцовщица?

Павлин задумчиво потер подбородок.

— Так ты все знаешь, отец?

— Я держу ушки на макушке, — улыбнулся Марк.