Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - Джошуа Коэн

— И что ты ей ответила?

— Это несправедливо, мам.

В канун Нового года телевизор неожиданно погас и по нашему с Эдит приглашению дом заполнила телемассовка. Все новые друзья Джуди из Клуба любителей пленэра, половина секции деревянных духовых из оркестра, ее партнеры по спектаклям Гилберта и Салливана, Ромео Тод Фру, Мэри Басти и Джоан Джерри, они тоже мне снились и, к моему облегчению, явились целыми и невредимыми после пыток.

Они должны были забрать Джуди и увести на какие-то танцульки, и, пока они дожидались, когда она спустится, честный Тод Фру справился о здоровье Эдит («Рад, что вам лучше, миссис Блум, мне отец говорил, вы болеете»), потом о здоровье дедушки и бабушки Джуди («Пожилые люди, да после такого падения, им повезло, что они уцелели, миссис Блум»), потом о наших с Эдит планах на вечер («Вам, наверное, надоело сидеть в четырех стенах?»).

Тут по лестнице осторожно сошла ослепительная Джуди: мамины шпильки, черно-синее платье-футляр, родители Эдит прислали его аккурат к празднику взамен безнадежно испорченного платья для поездок в колледжи, — и над всем этим красовался гордо задранный нос без шишечки и без повязки. Оставались еще небольшие синяки и, если смотреть анфас, небольшая припухлость, но профиль был безупречен, а синеватую желтизну и белесые пятна, скрывавшиеся под повязкой, — со временем они потускнеют — Джуди замазала тональным кремом, румянами, оттенила тушью, карандашом для глаз и темно-красной помадой: половина содержимого косметички Эдит.

Тод Фру повернулся к Эдит:

— Она похожа на вас, миссис Блум. — А потом повернулся ко мне: — Она похожа на вашу жену.

— Я слышал, Тод. — Я сжал руку Джуди.

А Джуди ответила:

— Я похожа на мать? Господи Иисусе, очень надеюсь, что нет.

Эдит сникла.

Джуди была жестока. Нахальной жестокостью человека, добившегося своего. И она добилась этого самым справедливым образом — через страдание.

8

Холода — с такой погоды мы начали 1960-й. Мне хотелось лишь одного: сидеть перед пишущей машинкой в кабинете на восьми фунтах, набранных за каникулы, проверять экзаменационные работы и силиться поразмыслить о довоенном[79] дефиците и долгах. Но, к сожалению, я ожидал посетителя. Январь не располагает к общению.

В понедельник, четвертого числа, у Джуди возобновились занятия в школе; в Корбине новый семестр начался лишь в понедельник, восемнадцатого, а с ним начался и снегопад, во вторник усилился, и к среде намело полфута.

Чистить не имело смысла, разве только чтобы избавиться от головной боли, с которой я проснулся, поэтому я укутался и, начав от тротуара, врезался лопатой в снег, наступал на нее, зачерпывал и сваливал широкие полосы возле увядших клумб вдоль дорожки. Добравшись до крыльца, я с трудом переводил дух, изо рта у меня валил пар, а тротуар уже подернулся инеем; я шмыгнул в дом принять душ.

Когда я сошел вниз — лицо горело от лосьона после бритья, — напольные часы били полдень; я посмотрел в окно. Дорожка снова белым-бела.

Эдит на кухне явно точила на меня нож. Туго завязав лямки фартука, она строгала сыры и вырезала из яблок ломаных лебедей.

— На улице скверно. Может, он не приедет?

Эдит наготовила столько угощений, что я даже приуныл. Кто после Рождества выдержит еще хоть калорию? У кого не пропала охота к чему бы то ни было, даже к веселой болтовне? Уж не знаю, что и кому Эдит стремилась доказать: то ли она во что бы то ни стало решила изобразить примерную жену, то ли продемонстрировать необоснованность требований, будь то моих или моего факультета. Я увидел поднос с нарезанными овощами, изящные вазочки с ореховой карамелью и марципаном от амишей, а также студни из того диковинного скандинавского гастрономического шале на шоссе 394.

— «У преподавателей Корбина издавна принято звать в гости будущих коллег», — повторил я слова доктора Морса в надежде, что они станут нашей с Эдит шуткой, понятной двоим. — Или он сказал: «Принимать будущих коллег — давняя традиция корбинского гостеприимства»?

Эдит не улыбнулась.

— Знаешь, куда пригласили меня, когда я пришла на собеседование? В столовую колледжа.

Я хотел было взять какой-нибудь пузырчатый крекер, но Эдит обернулась, погрозила мне ножом, и я передумал.

Я уселся в гостиной с книжкой о том, как Джексон уничтожил национальный банк, но больше смотрел в окно, на белый лист газона. Стоило мне подумать, что надо бы пойти еще разок помахать лопатой, как на Эвергрин раздавался шум мотора и мне делалось дурно.

Я чувствовал себя, как Джуди в ожидании кавалера, разве что Джуди никогда не ждала у окна. Ей хватало гордости ждать у себя в комнате.

Эндрю Джексона принято считать убийцей индейцев, неотесанным деревенщиной, чьи дружки-дикари на его инаугурацию ворвались в столицу и разнесли Белый дом, испакостили грязными сапожищами всю камчу и заблевали штофные обои. Правда же в том, что Джексон задумал отделать заново президентский дворец и, не имея средств, позвал гостей, которые непременно учинили бы разгром, после чего в похмельном свете следующего утра поковылял в Конгресс с просьбой помочь убрать и купить новую мебель; мне эта уловка напомнила хитрость Джуди…

После того как виги осудили Джексона, но до того, как тот чокнутый англичанин попытался его убить, — вот где я отложил книгу… на странице вместо закладки лежала записка от Нетаньяху — единственная, какую он прислал мне перед визитом, рождественская открытка:

Ожидайте меня 20/1 к полудню. Доктор Морс дал мне адрес.

Ваш

Б. Нетаньяху

P. S. Прошу прощения за открытку.

Почерк мелкий, дата написана не просто задом наперед, а еще и через косую черту[80], как принято в Европе, где женщины отпускают волосы, расхаживают без исподнего, а дети курят и пьют вино.

По Эвергрин грохотала машина — грохотала медленно, прижимаясь к тротуару, чтобы лучше рассмотреть номера домов. Над нашей дверью висела бронзовая цифра 18, на почтовом ящике было написано «Блумы», столбик почтового ящика не был украшен, как на Северном полюсе… и на двери отсутствовал венок… Вот как надо было бы объяснять Нетаньяху дорогу: ищите один-единственный дом, не похожий на мастерскую Санта-Клауса.

Машина была песчаного цвета «форд» 1940-х годов, изъеденный ржавчиной, с плавными линиями, единым сквозным крылом и, надо отдать ему должное, неплохой для своего времени, а оно к той минуте, когда «форд», то и дело срываясь в занос, проехал по нашей улице, давным-давно миновало. То была одна из первых моделей, которые после военного перерыва начали выпускать в конце 1940-х, и одна из последних, имевших