В изгнании - Феликс Феликсович Юсупов

в Париж перед отъездом в Кальви. Я решил отправиться на эти несколько дней в Дивон-ле-Бен, место, прекрасно подходившее мне для отдыха. К тому же я знал, что найду там добрую приятельницу.

Елена Питтс, проходившая в Дивоне курс лечения вместе с матерью, по происхождению была русской, но вышла замуж за англичанина. По отношению к нашей семье они оба показали себя верными друзьями, особенно в худшие для нас моменты. Тонкая, стройная, всегда очень элегантная, Елена была очаровательной компаньонкой. С ней было интересно, я находил в ней широкую эрудицию и незаурядный, утонченный ум. Наши вечерние беседы на террасе отеля часто затягивались надолго и стали лучшими моментами моего пребывания в Дивоне.

Мать Елены, вторым браком вышедшую за дядю своего зятя, звали, как и дочь, миссис Питтс. Это была очень чопорная особа и еще более суровая. Я никогда особенно не искал с ней знакомства, но поскольку я был так связан с ее дочерью, простая вежливость требовала представиться ей. Конец завтрака казался мне подходящим моментом, я поднялся и направился к столику, где дамы Питтс пили кофе. Но, увидав меня, миссис Питтс-мать встала так внезапно, что опрокинула чашку кофе на скатерть и на платье, и, испепелив меня гневным взглядом, повернулась ко мне спиной: «Я отказываюсь пожимать руку убийце», – бросила она, удаляясь.

Это была точка зрения, которую я мог лишь приветствовать и уважать, но от этого положение не становилось для меня менее неприятным и затруднительным. Я надеялся задобрить пожилую даму и послал ей букет роз с моей визитной карточкой; на ней я написал стихи, которые не могу перечитывать без стыда:

Когда я подходил к вашему столику,

Вы убежали как демон,

И неумолимая ненависть

Пламенем горела у вас в глазах.

О, миссис Питтс! Эти чудные розы

Возродят в вашей памяти

Гордый профиль татарского князя,

Который, несмотря ни на что, у ваших ног.

Мой мадригал произвел эффект, обратный тому, на что я рассчитывал, и обеспечил мне окончательную враждебность миссис Питтс.

Напряженность моих отношений с матерью не имела тем не менее никаких неприятных последствий. У Елены хватало ума, чтобы понять дело так, как мне того хотелось. Она продолжала выходить по вечерам ко мне на террасу, и никакие тучи не омрачали удовольствие от наших встреч.

* * *

Когда обе миссис Питтс покинули Дивон, я не замедлил сделать то же самое. Я написал Ирине, что буду ждать ее в Кальви, и выехал в Париж, где нашел Елену Трофимову и своего кавказского друга Таукана Керефова и позвал их со мной на Корсику. Мы отправились вместе на автомобиле в Марсель. Я там знал антиквара, у которого можно было за сходную цену найти старинную мебель и другие вещи, нужные для нашего дома в Кальви. В бистро у Старого порта, где мы обедали, мы услыхали двух великолепных музыкантов: одного с гитарой, другого с флейтой Пана. Подумав, что они будут незаменимы на наших вечерах в Кальви, я тут же их нанял. «Погрузив» их в машину, мы отправились в Ниццу, где я назначил свидание супругам Ларенти и Калашниковым, которые тоже должны были ехать в Кальви.

В Ницце жила та наша старая знакомая, которую мы заставили обедать с «профессором Андерсеном». Я пригласил ее присоединиться к нам, соблазнив тем, что мы будем выдавать ее за путешествующую инкогнито королеву; Елена Трофимова будет ее фрейлиной, а мы все – свитой.

В день отъезда мы ждали ее на пристани, среди толпы, привлеченной игрой моих музыкантов, и она поднялась на борт под звуки гитары и флейты. Я позвонил друзьям в Кальви и попросил приготовить нам встречу, достойную государыни, которую я привезу. К несчастью, плавание было неудачным, и к прибытию бедная королева утратила все свои величественные манеры. Кальви, тем не менее, устроил ей восторженный прием. Следующие дни прошли в экскурсиях по этому пленительному городу. У меня была только крошечный автомобиль «Розенгарт». А нас было очень много. Я нанял открытый грузовик, куда ставили стулья для всех и кресло для «королевы». На этой повозке с импровизированными сиденьями мы катались по дорогам Корсики. Иногда вечерами мы ходили в портовые кафе и плясали с рыбаками. Наши музыканты повсюду сопровождали нас, и я даже устраивал серенады под окнами «королевы», которая появлялась на балконе и церемонно благодарила нас, маша платком.

Я отыскал у антиквара одну из тех очаровательных безделушек, которые являются радостью коллекционеров: маленькую клетку с крошечной заводной певчей птичкой, голос которой удивительно точно имитировал пение соловья. Поскольку наша «королева» удивлялась, слыша его в любое время дня, я сказал ей: «Видите, сам соловей объясняется вам в любви и изменяет своим привычкам, чтобы прославить ваше обаяние.»

Я носил птичку на прогулки и, пользуясь близорукостью «королевы», частенько заставлял механизм играть. Услышав пение, она вздыхала: «Мой верный соловей меня сопровождает!»

Дни текли быстро. Ирина откладывала свой приезд и в итоге появилась на Корсике в тот самый день, когда Ларенти и остальные друзья, кроме Калашниковых, должны были уезжать. Она простудилась в дороге и вынуждена была по приезде сразу лечь в постель. Через несколько дней телеграмма матери вызвала меня в Рим: состояние отца внезапно ухудшилось. Ирина все еще лежала в постели с жаром и не могла меня сопровождать. Я оставил ее на попечение Нонны Калашниковой и в тот же вечер отправился в Рим.

* * *

Я нашел мать спокойной, как всегда в серьезные моменты, но в ее прекрасных глазах застыло страдание. Отец, узнав о моем приезде, сразу же захотел меня видеть. Ему оставалось жить лишь несколько часов, но он находился еще в полном сознании. При этом нашем последнем свидании он выказал нежность, которой я никогда не знал и которая меня потрясла. Отец не был нежным человеком. Он всегда держался от детей на расстоянии, иногда был даже суров. Последние слова, которые он произнес, глубоко меня тронули, поскольку выражали сожаление о том, что он часто выказывал суровость, которой не было в его сердце.

Он умер ночью 11 июня без мучений, до последних мгновений сохранив ясность ума. После похорон я рассчитывал провести какое-то время с матерью. Все это время она держалась спокойно и мужественно, но я опасался реакции, которая не могла не проявиться после напряжения последних недель. К тому же надо было уладить множество материальных вопросов. Ресурсы родителей были очень ограничены, а долгая болезнь отца