Пыльная зима - Алексей Слаповский

7. В кинотеатре, кстати, показывались сплошь индийские фильмы с такими красотами любовных отношений, что долго после этого мужчины Полынска глядели на своих женщин с ненавистью, а женщины на мужчин – с презрением.

8. Полынцы всегда были слишком мнительными, и если, прочитав в газете слово «злоупотребления», каждый, даже самый честный житель, вздрагивал и оглядывался, то при словах «разврат» и «моральное разложение» он ярко краснел, опускал глаза и мысленно обещал себе больше этого не делать.

9. К другим причинам можно отнести: дефицит стирального порошка, плохую работу дантистов производство абортов в местных больницах только без наркоза – чтоб неповадно было, тесноту в общественном транспорте, из-за которой каждый житель с малолетства приучался прижиматься к представителям другого пола и очень скоро терял трепет, а потом и всякий интерес… Ну и так далее, это, собственно, всем известные вещи.

А то, что дети все же рождались, это… Это я даже не знаю, чем и как объяснить. По крайней мере, женщины, обнаружившие в себе признаки, тяжело и надолго задумывались…

Субтеев ничего этого не знал.

Хищно, жадно, пружинисто ходил он по городу, негодуя и удивляясь, что столько красивых женщин (а ему каждая вторая казалась красивой) тратит время на чепуху, вместо того чтобы, взявшись за руки с мужчинами, бежать, бежать с ними куда-нибудь.

Безошибочно угадывал он тех, у кого в отсутствии мужья, или совсем одиноких, подходил и говорил мягко:

– Пойдем!

И такое что-то было у него в глазах, что женщины шли, по пути говоря, что они не такие, они признают только серьезные отношения! Субтеев с тихой досадой отвечал:

– Да нет же, нет! Ты – женщина, я – мужчина, больше ничего помнить и знать не нужно!

Разврат! – вспоминала женщина страшное слово, дрогнув, однако, всем телом.

Субтеев усмехался и шел все быстрее, он до того был горяч ожиданием, что асфальт дымился у него под ногами. И женщина теряла память о всяких страшных словах и вела Субтеева к себе домой. Потом она чудодейственным образом забывала о Субтееве, но была уже другой, как и все, кого Субтеев любил до нее или после нее, – и именно с этого времени в Полынске появился секс как таковой, но это уже другая история, требующая изложения или возвышенного, или скабрезного, чего автор, привыкший ходить посередке, не умеет.

Несмотря на старания Лены, ни Росконцерт, ни Союзконцерт, ни другие серьезные государственные организации не взяли Субтеева под свою опеку. Росконцерт сказал, что, извините, налицо явное недоразумение, настоящий Владислав Субтеев успешно гастролирует по стране и имеет, как всегда, стабильный творческий и финансовый успех, поэтому не надо подсовывать двойника, пусть похожего внешностью и голосом, но мало ли похожих людей, не пудрите мозги! Союзконцерт сказал, что, конечно, верит такой очаровательной девушке и по стране, возможно, гастролирует не настоящий Субтеев, а поддельный, но как объяснить, что настоящий Субтеев, судя по представленным фонограммам, ударился в явную самодеятельность, меж тем якобы поддельный поет уже новые песни, сочиненные в истинно субтеевском ключе? Прочие государственные организации сначала хватались за имя Субтеева с радостью, выделяли музыкантов для подыгрывания и девушек для подтанцовки, но музыканты и девушки после первой же репетиции отказывались работать, говоря, что на концерте их разнесут в клочья вместе с Субтеевым, потому что это дремучая дребедень и больше ничего.

Лена решила пойти другим путем.

Существуют признания официальное и неофициальное, и второе у нас искони почетнее первого, тем более что, слава богу, оно уже теперь не чревато ссылкой и лагерем. Лена решила добиться для Неделина неофициального признания. Был устроен его авторский вечер в одном из заводских клубов. Неизвестно каким образом об этом вечере прослышала вся Москва, к назначенному времени возле клуба толпились не массовые, но многочисленные зрители, спрашивали лишние билетики. Среди них выделялся пышной шевелюрой музыкальный критик Семен Арнольдович Берендей, человек строгого вкуса, 18 лет, сотрудник самиздатовского журнала «Стрема» (не пугать со «стремой» из воровского жаргона, означающей стояние на шухере).

Неделин вышел на эстраду в ватнике, в пижамных штанах, с серьезным самоуглубленным лицом, заросшим пятидневной щетиной, которую Лена велела ему отпустить, чтобы отличаться от прежнего гладкого красавчика Субтеева, она жалела, что нельзя его загримировать так, чтобы глаза были поменьше, нос побольше и покривее, рот тонок, некрасив, ироничен, она даже всерьез уговаривала Неделина сделать пластическую операцию, но не мог же он так вольно распоряжаться чужой внешностью!

Кстати, к этому времени он по настоянию Лены взял себе псевдоним.

– Бушуев! – предложила она, подразумевая мощь и энергию.

– Нет, – сказал Неделин. – Лучше – Неделин.

– Как?

– Неделин.

– А что? Неделимость, цельность! Замечательно!

И Неделин стал Неделиным.

Он вышел, не зная, что будет петь. На сцене идея сама собой явится. Он вышел, постоял, значительно оглядывая зал, провел по струнам и, переливаясь голосом, запел:

– Четырнадцатое место в третьем ряду, четырнадцатое кресло, старое кресло с потертой дерматиновой обивкой, а остальное – дерево, дерево, дерево, дерево…

– Дерево, дерево, дерево, дерево… – вторили юные слушательницы, тихо сходя с ума от блаженства и транса.

Критик же Семен Берендей думал о статье в журнале «Стрема», где концепция творчества Сергея Неделина будет охарактеризована как соединение в музыкальном плане чего-то схожего с додекафонией (но более медитативного) и – в плане текста – обериутивного мышления на современном этапе.

Лена впоследствии как могла отблагодарила Берендея, сама же послала в ряд центральных газет серию статей, где под разными псевдонимами громила творчество Неделина с таких ортодоксальных позиций, что после их опубликования популярность Неделина возросла необычайно, его наперебой стали приглашать различные рок-клубы, клубы самодеятельной песни и даже филармонии разных городов.

Началась бурная жизнь: поездки, выступления, интеллектуальные попойки, общение со многими неофициальными знаменитостями страны, от глубоких суждений которых его неизменно подташнивало; не то чтобы он не соответствовал их уровню, но уставал быть на этом уровне с утра до вечера. Лена считала, что все происходящее – лишь этап первый и предстоит теперь открыть в себе какую-то новую грань творчества.

А Неделин не хотел. Ему надоело. Ему приелось то, что его все узнают на улице (его ведь уже и по телевидению три раза показывали: времена теплели на глазах! – неофициальные кумиры табунами выходили из подполья раскланяться с благодарным народом), причем узнавали его, уже не путая с поп-Субтеевым, звезда которого за год закатилась и пала, пришла мода на певцов-мальчиков, совсем желторотых и безголосых, но симпатичных, двух таких мальчиков вывел на орбиту, бросив лже-Субтеева, Барзевский, они были похожи и выступали в разных местах под одним именем (Барзевский, наученный горьким опытом, заранее подстраховался). Неделин понял теперь, что скорее всего как раз невозможность спрятаться от любопытных назойливых взглядов и довела Владислава Субтеева до желания превратиться в бича, который питается объедками и не привлекает к себе ничьего внимания. Неделину надоело надевать ватник, драть струны и выть непредсказуемым голосом. Надоело, что все ждут от него чего-то необычного. Трюки только сначала тешат. Однажды он, не спросясь Лены, вышел на сцену в ширпотребовском костюмчике коричневого цвета (пылились тогда во всех магазинах, стоя при этом всего 80–100 рублей), в белой нейлоновой рубашке (купил в уцененке за три рубля), в широком цветном галстуке. Против его ожиданий, это вызвало фурор, ширпотребовские костюмчики и нейлоновые рубашки исчезли из всех магазинов, пришлось многим шить эти вещи на заказ, прося, чтоб – талия под мышками, плечи узкие, брюки коротковаты и уже с бахромой…