Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская

– Так княгиня это сама рисовала? – спросила мама, весело взглянув на старика.

– Сами-с, – почтительно отвечал он. – Они по этому рисунку изволили еще и другую картинку, немного поболее, нарисовать масляными красками; но только ту они с собою, в чужие края увезли.

– Много занимается живописью княгиня?

– Большие охотницы. И все больше из своей головы. То есть вот, что только прочтут или вздумают, сейчас карандашиком набросают, а после наверх, в мастерскую; возьмут палитру да кисти и другой раз по целым часам и не сходят.

– Можно видеть эту мастерскую?

– Отчего же-с? Их сиятельство все вам приказали показывать. Других мы не смеем до всего допускать: разве что сады, оранжереи там или вот дом… Ну, а вашей милости все от самой княгини велено: что только будет вам угодно! Книги, картины, цветы…

Я остановилась среди комнаты и с удивлением смотрела на старика и слушала.

– Очень уж им понравились книжечки ваши, сударыня! – продолжал он рассказывать. – Изволили видеть в библиотеке, в какой богатый переплет их сиятельство сочинения ваши отделали?.. Бывало, как выйдет что-нибудь новенькое, только и речи у них, что о «Зинаиде Р-вой», – как вы подписываться изволите. Уж на что мы, слуги даже, бывало за обедом или вечером с гостями, все слышим о вас да о сочинениях ваших разговор идет. Так, что и мне, старику стало любопытно: достал я у управляющего журнал, прочел эту самую вашу «Теофанию Аббиаджио», что у них вот тут, на картинке изображена…

– Qu’est ce qu’il dit?.. [Что он сказал? – фр.] – шепотом и в величайшем недоумении спросила я Антонию; но она так была занята рассказом старика, что, казалось, не замечала и не слышала меня.

Мама тихо опустила на стол открытый альбом, и я впилась в него глазами.

Там была нарисована какая-то женщина вся в белом с черными, распущенными по плечам волосами. Она стояла на высокой скале. Внизу, под скалой было темное море, и волны его, и платье, и длинные волосы женщины словно были приподняты и развеяны ветром…

– Пойдем, Верочка, пора домой! – сказала Антония и, взяв у меня альбом из рук, закрыла его и пошла из комнаты, вслед за мамой, тихо разговаривая с нею.

Старик шел вслед за нами. В зале он вынул из воды великолепный букет цветов и подал его маме, сказав, что он нарочно для нее приготовлен.

– Не угодно ли еще будет вам захватить корзиночку дюшес и яблок-ренетов с собою, сударыня? – говорил он, провожая нас на крыльцо. – Признаться, я всю неделю собирался отослать их вам, да управляющий уезжал на ярмарку: всех почти лошадей забрал, так и не пришлось.

Мама поблагодарила учтивого старичка, и мы уехали.

Не знаю, чем именно я развлеклась в дороге так, что забыла спросить, что говорил он, и какая женщина нарисована в альбоме?.. Только на другой день вечером мне удалось расспросить об этом Антонию.

Я запомнила этот вечер отлично.

Мы с ней сидели на крыльце нашего дома. Солнце уже садилось, и темные тучи, выползавшие ему навстречу, закрыли его от нас раньше времени; солнца не было видно, но кое-где ближние хаты с садиками светились яркими пятнами, на синем фоне дали, уже покрытой тенями. Мы только что кончили уроки. Антония села с работой на крыльце, предложив мне поиграть на дворе, но я уселась у ног ее и любовалась яркими лучами солнца, расходившимися по всему небу как стрелы из-за темной тучи.

– Погода испортится, конец ясным дням! – сказала Антония, взглянув туда же. – Посмотри, какие красивые тучи: точно волны на море.

– Ах! – вдруг вспомнила я при этом слове. – Я хотела спросить вас: что это за картинку вчера вы рассматривали в Диканьке? Какая это женщина на скале у моря?.. И что такое рассказывал вам этот старик?

– Что он рассказывал?.. Вот видишь ли, ты знаешь, что мама твоя, каждый день почти, по несколько часов пишет у себя в комнате?

– Да, знаю. Ну, что ж?

– Ну, то, что она пишет, у нее берут и печатают в книгах… Книги эти – ее сочинения. Она пишет славные вещи, которые всем нравятся. Все их читают, и вот, эта княгиня, хозяйка Диканьки, прочла одно ее сочинение и нарисовала к нему картинку.

– На мамину книгу?

– Да. Не на всю книгу, – а на одно место в ней, которое ей понравилось.

– А какая же это женщина, с распущенными волосами?

– Та, которой историю мама написала. Ее звали «Теофания Аббиаджио»…

– Мама ее знала? – прервала я.

– Нет, мама ее не могла знать, потому что ее никогда в самом деле на свете не было. Она сочинила ее историю…

– Как сочинила? Как же она могла?.. Почем она знала? И кто же ей поверит? Ведь все могут узнать, что она все это выдумала!..

– Не выдумала, – улыбаясь поправила меня Антония, – а сочинила. Это разница, которой ты еще не можешь понять… Все знают, что она пишет не о живых людях, но она так хорошо о них рассказывает, так верно и живо описывает, что когда ее книги читают, то все забывают, что этого, в самом деле, не было.

Я задумалась глубоко и чрез минуту спросила:

– Ну, а как же эта княгиня могла нарисовать портрет «Теофании» – как ее?.. Ведь она же ее не видала?

– Конечно не видала; но представила ее себе по маминому рассказу и так ее и нарисовала.

– А если мама скажет, что она ее совсем не так нарисовала? Что она не похожа?..

– Мама этого не скажет! – рассмеялась Антония. – Она нарисована так, как мама описала ее в книге.

– А мне можно прочитать эту книгу?

– Нет, теперь нельзя, потому что ты ничего не поймешь в ней; но, когда будешь большая, ты непременно прочтешь все, что напишет мама.

– Ах! Как же это она пишет?.. Как бы я тоже хотела уметь!.. Кто же это ее сочинения печатает?

– Печатают их не здесь, в Петербурге. Ты видела большие желтые и зеленые книжки, которые к нам с почты привозят?.. Они называются журналами. В них печатают сочинения разных людей и платят им за это деньги.

– И маме тоже платят деньги?! – удивилась я.

– Да. Много денег.

– Да за что же? Кто ей платит?

Антония, как могла понятней, объяснила мне журнальное дело и прибавила, что платой за то, что она пишет, мама платит жалованье англичанке, учителям и выписывает себе и нам нужные книги…

– И вам она тоже платит? – спросила я.

– Нет, – покраснев отвечала Антония, – мне она ничего не платит. Я получаю деньги от царя, а живу с вами потому, что никого на свете так не люблю как вашу маму.

– А своих родных?

– У меня нет родных.

– Как? Неужели никого?.. Ни отца, ни матери, ни братьев, ни бабушки?..

– Решительно никого… Кроме одного брата, которого я совсем не знаю.