Че Гевара, который хотел перемен - Збигнев Войцеховский

«Режим Кастро и Че вербовал злостных садистов и психопатов – абсолютно неуравновешенных, таких, как охранники и надзиратели этих лагерей, – продолжает Эмилио. – Я полагаю, все тоталитарные режимы нанимают таких людей. Я читал книги Александра Солженицына, Эли Визель об американских военнопленных в Ханое, и я думал про себя: «Это звучит очень знакомо». Во всяком случае, многие из этих охранников – несмотря на всю пропаганду кампании по ликвидации неграмотности – были практически неграмотны. Они использовали любой повод, чтобы избить нас, бросить в крошечный карцер, жарить до полусмерти под полуденным солнцем, даже расстрелять нас. Я видел, как мальчиков убивали просто за то, что они были не в состоянии выдерживать нагрузку. Я пытаюсь объяснить это всем людям в этой стране, но никто не верит. Они не могут представить эти ужасы всего в ста пятидесяти километрах от них, и тем более по вине людей, которых в международных средствах массовой информации изображают как благородных реформаторов.

Но один несчастный мальчик не смог скрыть своей радости по поводу смерти Че Гевары, – вспоминает Эмилио. – Он был просто не в состоянии. Я не думаю, что он был счастливее, чем остальные из нас, он просто не сумел эффективно замаскировать свою радость. В итоге охранники утащили его, и вскоре мы услышали крики, сопровождаемые смехом. Находясь в игривом настроении, некоторые из охранников любили сорвать всю одежду с заключенного и привязать его к забору в сумерках, совершенно голого, совершенно беспомощного. Лагеря УМАП находились в сельской местности, недалеко от воды. И если вы не слышали о москитах, которые водятся на болотах Кубы, то я вам расскажу. Эти мелкие твари кусают больно, как осы, оставляя кровоточащие следы. Охранники любили смотреть, как эти кровожадные насекомые полностью покрывают голые тела беспомощных заключенных, часами сосут кровь, доводя свою жертву до исступленного безумия. Заключенный мог висеть на заборе в течение двух дней без пищи и воды. О, как смеялись над этим охранники!»

«Другой любимой игрой охранников, – вспоминает еще один бывший узник УМАП Сесилио Лоренцо, – было пустить лошадь галопом, набросить лассо на узника, который им не нравился, и тащить его на аркане. Одного моего знакомого, которому было семнадцать лет в то время, тащили на протяжении двух километров по проселочным дорогам через тернии и заросли. Он вернулся весь в крови».

Сам Че объясняет необходимость вышеперечисленных мер в своем труде «Социализм и человек на Кубе» следующим образом: «Чтобы массы следовали за авангардом, они должны подвергаться воздействию и давлению определенной интенсивности».

В книге Джона Ли Андерсона «Че: жизнь революционера» содержится много трогательных фотографий «папы Че» с его милыми маленькими дочерьми на коленях.

Описывая прощальную сцену с участием Гевары, когда тот покидал Кубу в конце 1966 года и направлялся в Боливию, биограф изо всех сил стремится задеть чувствительную струнку в душе читателя: «Последние несколько дней были волнительными для всех, – пишет Андерсон о финальной семейной сцене. – Но самыми пронзительными были последние встречи с Алейдой и детьми. Че, тщательно замаскированный для секретной миссии в Боливии, не мог открыться даже своим детям. Ненадолго папа Че стал «дядей Рамоном», который приехал, чтобы передать от отца наставления для каждого из них и сказать, как сильно папа их любит. За обедом дядя Рамон сидел во главе стола, где раньше сидел папа Че».

Орландо Боррего был «судьей» без юридического образования, который председательствовал на фиктивных разбирательствах в первые месяцы революции, когда сотни кубинцев были отправлены на расстрел по приказу Че. Позже этот ставленник и подхалим Кастро сделался чиновником кубинского правительства. В то время, когда Андерсон писал на Кубе «беспристрастную» биографию Че, которая была призвана «отделить человека от мифа», Боррего, по-видимому, выступал в качестве одного из самых надежных источников информации касательно «папы Че».

Боррего также присутствовал на трогательном прощании Че. «Для Боррего последняя встреча Че с его трехлетней дочерью Селией была одной из самых болезненных сцен, которые он когда-либо видел, – вздыхает Андерсон. – Че был рядом со своей дочерью, но не мог сказать ей, кто он, не мог даже прикоснуться к ней и обнять ее, как обнял бы отец».

В процессе «отделения человека от мифа» Андерсон ни разу не упоминает о сотнях жен и дочерей, которые ждали у стен тюрьмы Ла-Кабанья последней возможности даже не коснуться, а хотя бы просто увидеть или сказать несколько последних слов их мужьям и отцам, приговоренным к смертной казни «папой Че».

«Однажды мы прождали несколько часов под палящим солнцем, – вспоминает Марго Менендес, которая надеялась увидеть осужденного отца. – Наконец мы увидели выезжающий из ворот автомобиль. Внутри сидел сам Че, и мы начали кричать и требовать, чтобы кто-нибудь позволил нам увидеть наших родных и близких. Че остановил машину и опустил стекло. «Вы все наказаны! – проорал он. – Никаких посещений на этой неделе!» – и снова поднял стекло. Мы начали кричать еще громче. Тогда Че схватил приемник и кого-то позвал. Через несколько секунд из ворот Ла-Кабаньи выскочила банда его солдат с дубинками и пистолетами. Они жестоко избивали нас до тех пор, пока мы не разбежались».

«Прощайте, мои детки, – цитирует Андерсон прощальное письмо «папы Че» детям. – Папа вас крепко целует и обнимает».

«Самое большое, что Че мог сделать, это попросить своих детей, чтобы те поцеловали его в щеку», – продолжает Андерсон. «Папа Че» уезжал в Боливию, поэтому «слезы стояли в глазах Че. Алейда была подавлена и опустошена, но сумела сдержать слезы».

Женщина по имени Барбара Рэйнджел-Рохас, которая сегодня живет в Майами, не может в должной мере проникнуться состраданием к Боррего и Андерсону, читая о грустном прощании «папы Че» с детьми.

Вскоре после фиктивного боя за Санта-Клару ее дед Корнелио Рохас исчез. Он был настоящим столпом общества, известным и любимым благодаря активному участию в благотворительности. Он также был полковником кубинской полиции. «Естественно, моя мать, бабушка и отец подозревали, что он был арестован, – говорит Барбара. – Но мы ничего не слышали, и все наши расспросы ни к чему не приводили».

Прошла целая неделя, а семья Рохас все еще пребывала в неведении относительно судьбы главы их семейства. «Мы все были полубольны от беспокойства – особенно моя бедная мама, которая в то время была на шестом месяце беременности. Моя бабушка переносила все стоически, но мы отлично знали, что творится у нее внутри. Она была раздавлена».

В 1959 году в большинстве кубинских домов жило три поколения одновременно. Семьи были очень близки. «Как почти все кубинские девушки, я была очень близка со своим дедушкой, – говорит Барбара. – Мы ужинали вместе каждый вечер. Каждый вечер я сидела у него на коленях в гостиной. Он совершенно избаловал меня подарками и постоянным вниманием. Мне было всего семь лет, но все это я помню очень живо».

Через неделю после исчезновения ее деда Барбара услышала, как ее мать взволнованно зовет всех из гостиной. Она бросилась в комнату и увидела мать, указывающую пальцем на телевизор. Бабушка смотрела на экран широко раскрытыми глазами, зажимая рукой рот. Там, на экране, был дедушка.