Мойры - Марек Соболь

Однажды Войтуш с корешами распотрошил киоск на станции. Помню, стояли мы с Ангелой на крыльце ее магазина и смотрели, как полицейские ведут Войтуша в наручниках и запихивают в машину, чтобы везти его в изолятор. Ангела была мрачная, а я плакала, захлебывалась, блин, слезами и прижималась к ее большим сиськам, а она гладила меня по голове и молчала. Теперь я вообще не плачу, не позволяю себе, понимаешь, держу себя в узде, но тогда я была ребенком и ревела белугой. То был мне урок. Ангела заперла магазин, повесила табличку «Скоро вернусь», отвела меня в подсобку и поговорила со мной так, как никогда раньше. Думаю, в тот день я стала взрослой, и всем хорошим, что потом со мной случилось, я обязана ей. Пошла в лицей. А когда в первый раз легла с парнем, уже знала, чего надо остерегаться. Если бы не Ангела, у меня бы сейчас была пара-тройка детишек и жила бы я в той единственной вонючей комнатенке с предками, Элькой и ее выводком.

Если существует ад, то, когда я в нем окажусь, все будет выглядеть так, как в той квартире, и я должна была жить там целую вечность с ними со всеми. Только по Ангеле и скучаю. Я даже не простилась с ней, глупо получилось, но что поделаешь. Как буду подыхать, она придет за мной, со своими большими сиськами, с белыми крыльями, придет и заберет меня на небо. Так и будет.

Ну вот, на хрен, разболталась.

Видишь, говорила я тебе, как начну, не остановишь.

Еще пива?

Удивляешься небось, где я научилась так хорошо рассказывать. Чувак, я тоже могла бы быть писателем, только очень уж я непоседливая. У меня терпения не хватило бы все это переносить на бумагу. Я не сразу стала передком зарабатывать, сперва была артисткой. Я серьезно.

Ну что ты смеешься? Начиналось все хорошо.

Когда я уехала, то сперва оказалась во Вроцлаве. Чисто случайно, у меня билета не было, и кондуктор меня там высадил. По-людски себя повел, не оштрафовал, лишь велел вытряхиваться. Ну и я пошла. И в этом Вроцлаве почти сразу познакомилась с одной дамочкой, которая держала театрик для детей, куклы, сказки и все такое, вот я и двинула в актрисы. Парень, я была и принцессой, и колдуньей, даже гребаным динозавром. Этот динозавр меня доконал, костюм весил килограмм двадцать, и я в нем потом обливалась.

До сих пор помню все роли наизусть. Колесили мы с этими сказками по всей Польше, играли в школах, в деревенских клубах. Иногда в больницах. Сначала все шло хорошо, а потом все хуже и хуже. Денег совсем не было, играли-то мы один спектакль в неделю, не хватало даже на то, чтобы комнату снять. Не во что было одеться, шампуня и того не могла купить. Под конец костюм динозавра можно было не снимать, я в нем лучше выглядела, чем без него. Ну а если девушке не на что заняться собой, тут хоть в петлю лезь — кто заинтересуется такой образиной, кто возьмет на работу? Вот ты хотел бы секретаршу, которая два месяца не была в парикмахерской и ходит с протертыми локтями? Как говорится, чем дальше, тем больше, а бедняку всегда ветер в лицо, хуй в жопу и битое стекло.

Но я не сдаюсь, ну уж нет. Такая уродилась. Ныть не стану. Если уж совсем не буду знать, что дальше делать с этой жизнью, прыгну под поезд или еще что, но не заплачу. Во всем этом и так смысла нет, если хорошенько подумать. Соседка моя медсестрой работает в больнице, там, где дети от рака умирают. Один за другим умирают, понимаешь? Ни жизни не пробовали, ни любви, малюсенькие совсем, вот такие. Как она начнет рассказывать, все, кранты, я никакая, ничто меня так не трогает. Но не плачу, только слушаю. И думаю про себя, стоит ли оно того, ведь все равно черви съедят. Надрываться каждый день… Зачем все это?

Напоролась я как-то на одного такого, урода, потом стояла под душем и смотрела, как из меня капает кровь, кап, кап, красные капли на черно-белую плитку, будто на шахматную доску. Вода стекала по телу и размывала капли, превращая их в розовую пену. Понимаешь, дорогой мой, что в таких случаях чувствует женщина? Это была не обычная кровь, не месячные. То была светло-красная капель, капельки свежей боли. В тот единственный раз, только в тот раз я почувствовала, до чего может докатиться шлюха. Да, я даю свое тело за деньги, ну и что? Тело женщины всегда свято. Женщина дает жизнь. Женщина вынашивает жизнь. Понимаешь? Я тоже когда-нибудь рожу. Моя промежность священна. Отдаю ее что ни день за бесценок разным придуркам, закомплексованным обормотам, которые не в состоянии найти любовь, замухрышкам, на которых ни одна классная телка даже не взглянет, и таким одиноким, как ты. Благодаря мне что-то в них просыпается. Они рождаются заново в этой Владековой кровати. Придурки превращаются в мачо, замухрышки — в компанейских парней, дельцы добреют, унылые гогочут, а закомплексованные хвастаются своими яйцами. Я даю им гордость, я даю им любовь, я даю им жизнь! Что? Скажешь, это не настоящая любовь? А какая настоящая? Все обман, вся жизнь — одна большая фигня, долбаная фата-моргана. Единственное, что с нее можно взять, — хоть иногда побыть счастливым, и они получают это от меня. Никто так не понимает мужчину, как шлюха. И я требую, чтобы меня за это уважали, требую! Понимаешь? Никто не смеет меня калечить!..

Да не плачу я!

Говорила же, я никогда не плачу.

Не смотри на меня так. Сама не знаю, что на меня нашло.

Ну что ты, парень, с тобой все иначе. Ты — совсем другое дело.

Стала бы я с тобой разговаривать.

Идем уже, тошнит от этой забегаловки. Идем, проводишь меня до дому.

Не хочешь — не ходи! И пес с тобой.

Не смотри на меня так. Да уж, выдалась ночка.

Ох, не знаю, с чего я так разошлась. Баба, она и есть баба.

Ну идем со мной, тут недалеко.

Хорошо на улице. Ко мне идти под липами, вчера они пахли так, что хотелось улечься под ними и заснуть. Одолжи свитер, надену его поверх прикида, а то тебе стыдно будет, что с девкой идешь.

Да ладно, все нормально, я знаю, каково оно. Иногда я выхожу куда-нибудь. Люблю бывать в том заведении, где работает Виня, та, у которой сны. Там по большей части тусуются художники, чудаки всякие. Атмосфера неземная. Серьезно. Волшебная какая-то. Там никто не знает, чем я зарабатываю; когда туда иду, одеваюсь поспокойнее и не крашусь, даже пудрой не пользуюсь. Знаешь, даже приятно, если иногда меня увидят такой, какая я есть, с прыщами и морщинками вокруг глаз. Тебя там не видела, а жаль, это классное место. Покажу как-нибудь. Только меня не выдавай. Они там все как бы обходительные, но если узнают, что я девка, то песне конец. Не захотят со мной разговаривать. Наверное. Хрен знает.

Жизнь у шлюхи такая, какая есть. И ничего тут не поделаешь. Вчера у вокзала наблюдала, как одна азиатка огребала по лбу. Иду себе, смотрю: прямо у автобусной остановки, на углу, стоит девушка, маленькая, волосы черные, физиономия монгольская, и видно, что кость широкая, потому что такая плотная, не худышка.

Слушай, парень, это какую же надо иметь силу воли, чтобы полсвета проехать и здесь на вокзале, в Кракове, под мужиков ложиться? С ума сойти.

Стоит та девушка, а я иду по другой стороне, не спешу, вымотанная была, гляжу: к ней подходит лысый бугай в коже и орет что-то по-русски. Она руками разводит, а он хрясь, хрясь, лупит ее куда придется. Она сжимается, а он лупит — по голове, в зад пнул, но по лицу почти не бил. Рожа — это капитал, девка в синяках не добытчица.