Всем стоять на Занзибаре - Джон Браннер

ГИГИЕНИЧЕСКИЕ УБОРНЫЕ

Косяки Кыся – Н. – Й. Марки $3 за 10, марки из других штатов $5, $6

ТОПЧИТЕ ТАРАКАНОВ! ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ПОЖАРОВ!

– Эй, чувак! Сваливаем… в соседнем квартале патрульная машина!

ТОКСИЧНЫЕ ОТХОДЫ В НЕГЕРМЕТИЧНЫЕ КОНТЕЙНЕРЫ НЕ КЛАСТЬ

Что нам делать с нашим прекрасным городом?

Опасным и грязным, вонючим и грёбаным городом?

Если ты друг Нью-Йорку, если ты брат Нью-Йорку –

Возьми кувалду и на части его разнеси.

«Догадайся я, что до этого дойдет, – с яростью говорил себе Джерри Линдт, – то, наверное, увильнул бы… »

Атмосфера в квартире напоминала похоронное бюро – сплошь приглушенные голоса и хождение вокруг да около, будто бланк с казенными фразами на столике у его кровати был симптомом неизлечимой болезни.

А была-то это всего лишь повестка, какие каждый день рассылали тысячами, иными словами, нечто вполне ординарное. И, разумеется, не неизбежное: от призыва можно было увильнуть десятками способов, как легальных, так и нет. Законные пути для Джерри были закрыты: девятнадцать лет, вполне хорош собой – с белокурыми вьющимися волосами и голубыми глазами – и в отличной физической форме. И хотя про альтернативные методы ему было известно все, невозможно ведь дожить до девятнадцати лет и про них не знать, они пугали гораздо больше, чем перспектива встретиться с маленькими красными братьями.

Парни из его квартала, которых он знал с тех пор, как научился говорить, с радостью за них хватались: обливались Духами и тискали друг друга в общественных местах, чтобы Доказать свой гомосексуализм (хотя этот трюк был связан с Некоторым риском: тебя все равно могли призвать, а как только попадешь под устав, отправить на принудительную терапию), или шли грабить ближайший магазин и совершали при этом максимум глупостей, лишь бы заполучить судимость с желанной припиской: «антиобщественное поведение», или раскладывали прокитайские листовки там, где их неминуемо увидело бы начальство школы или колледжа, или калечили себя, или даже – и это ужасало Джерри больше всего – садились на тяжелые наркотики, предпочитая попасть в клинику, но не под присягу.

Поэтому с завтрашнего дня, знакомьтесь, рядовой Линдт.

Он оглядел комнату. Он жил в ней с раннего детства и привык к этому узкому пеналу: половинке исходной комнаты, которую поделили, когда родилась его сестра. Но теперь он был шести футов росту и, раскинув руки, доставал от стены до стены и уже предвидел, что, возвращаясь домой в увольнение, будет злиться, что она такая тесная.

Сейчас она была захламлена больше, чем когда-либо, потому что он собирал вещи – согласно инструкции в повестке: «призывнику следует иметь при себе… »

Но со сборами и укладкой уже покончено, а вечер только-только начался. Он прислушался к шумам вокруг и различил три совершенно разных типа шагов – отца, матери и сестры, – которые расхаживали, убирая со стола посуду после ужина, расставляя по местам мебель.

«Невыносимо думать, что весь вечер придется провести с ними. Это плохо? Неестественно для сына? Но сестренка смотрит на меня круглыми печальными глазами, словно мерку для гроба снимает, потому что думает, будто ее новый чувак Джейми сам Господь бог, а он сказал, что только человек с суицидальными наклонностями откажется увиливать от призыва, ма так храбро сдерживает слезы, что самому хочется разреветься… а па… ну, если он еще раз мне скажет: «Сын, я тобой горжусь!», боюсь, я сломаю ему шею… »

Сделав глубокий вдох, он приготовился принять бой.

– Ты куда? Неужели ты не проведешь последний вечер дома?

«Последний вечер. Приговоренный плотно поужинал».

– Погуляю немного по округе, попрощаюсь кое с кем. Я недолго.

«Выбрался. И в половину такого труда не стоило, как рассчитывал».

Он испытал такое облегчение, что, только выйдя из здания, сообразил, что понятия не имеет, куда направляется. Остановившись как вкопанный, он огляделся по сторонам, смакуя солоноватую свежесть ночного ветерка, обещавшего разогнать затянувшую небо облачную дымку.

Действительность никак не совпадала с порядком вещей, какой он подсознательно предполагал. По книгам и телепьесам выходило, что, впервые покидая надолго родной кров, он должен испытывать некую обостренную любовь к дому своего детства, вспоминать как будто позабытые, но на самом деле запавшие в душу подробности и мелкие происшествия. А он минуту назад думал о том, что, когда вернется, ужаснется тесноте своей комнатенки, и теперь, выйдя на улицу, думал то же, что и всегда: почему никто не уберет с мостовой мусор, бумагу, пластмассу, пленку, банки, коробки и пачки, и давно пора отремонтировать фасад дома на перекрестке, где «партизаны», чтобы заполучить оружие, разграбили склад спорттоваров, да и вообще его дом оставляет желать лучшего.

Столь же туманно маячила на задворках сознания неясная мысль о девушке, которой полагается скрашивать ему последний вечер на гражданке. С тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, терок он находил без малейшего труда, но предки у него, как, наверное, и все родители, были старой формации, и хотя не поднимали шума, если он возвращался Домой под утро, он так и не набрался смелости привести Девушку к себе. Он планировал заявить о своих мужских правах сегодня вечером, когда они постыдятся сетовать. И вот он – один-одинешенек. Услышав о том, что он дал вербовщикам взять себя за яйца, девчонки, которые нравились ему больше других, разбежались, и это повальное бегство так его подкосило, что пока ему не удалось заменить их на новых.

Разумеется, было полно мест, где наверняка можно снять терку, но это казалось неуместным. Если верить рассказам и слухам, за время службы ему придерется часто это делать, выхода другого не будет.

Нет, ему нужно зайти к кому-то, кого он давно знает. Он перебрал своих друзей и пришел к тревожному выводу, что среди них нет практически ни одного, кто не наговорил бы ему тех же тошнотворных глупостей, что и его семья.

Разве что может быть…

Он сжал кулаки. Был один человек, на которого можно положиться, этот не станет громоздить фальшивые, отвратительные банальности. Его он не видел с тех пор, как решил, что примет повестку, потому что был не уверен, что сумеет сопротивляться его убедительным контраргументам. Но сейчас, когда уже не передумаешь, было бы по меньшей мере интересно узнать реакцию Артура Иди-с-Миром.

Артур Иди-с-Миром жил не в многоквартирном блоке, а в доме начала двадцатого века, который когда-то давно поделили с тем, чтобы втиснуть жильцов по числу комнат. Назвали это холостяцкими берлогами, но получилось убогая меблирашка.

Джерри нервно нажал на кнопку древнего звонка и назвался по интеркому.

– А, Джерри! Поднимайся, – сказал слегка механический голос, и дверь распахнулась.