Хейсар - Василий Горъ

Пока он извинялся, бегал за тряпками и вытирал пол, я еще как‑то держался, но когда этот придурок приволок таз и поинтересовался, хватит ли нам двух неполных ведер кипятка или стоит принести еще, не сдержался — отвесил парню увесистого тумака.

Помогло. И не только мне: Заур — или как его там звали? — встав с пола, очень бодренько унесся за водой, а Тиль, до этого двигавшаяся как сонная муха, задвигала руками вдвое быстрее…

…Когда хейсарка закончила возиться с волосами Мэйнарии, вокруг таза парило аж восемь ведер воды, а на кровати лежало три чистых рушника.

Оглядев все это «великолепие», Тиль недовольно поджала губу и фыркнула, после чего была отправлена восвояси. Мэй, до этого момента безучастно смотревшая в окно, неторопливо встала, самолично закрыла створки и ставни, потом повернулась ко мне лицом, дождалась, пока я задвину засов, и еле слышно спросила:

— За что они нас так ненавидят?

— Кто — «они»?

— Боги! — выдохнула она, подошла ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

— Ненавидят? — тихонько прошептал я, собрался с духом и провел ладонью по ее волосам: — Если бы не они, мы бы никогда не встретились…

Мэй подняла голову и уставилась на меня сухими, но полными боли глазами:

— То, что они с нами делают, любовью не назовешь…

Я пожал плечами, но сказать ей, что намерения Богов неисповедимы, не успел — она облизала губки и криво усмехнулась:

— Они над нами издеваются…

Я удивленно выгнул бровь.

— Подумай сам — в конце первого лиственя я истово верила во Вседержителя, а ты думал только о своем Пути. В конце второго я сходила с ума от ужаса, оказавшись в руках своего ожившего кошмара, а ты радовался благосклонности Двуликого, позволяющего тебе делать Шаги чуть ли не каждый день. К началу третьего меня чуть не сломали физически, заставив пройти по краю насилия, а тебя заставили выжечь себя до донышка…

Я вспомнил свое состояние после ранения и многократного использования Благословения Двуликого и вдумался в ее слова.

— Дальше — хуже: сначала разнесли вдребезги мое представление о вере, слугах Бездушного и справедливости и проверили на излом твою решимость пройти свой Путь. Потом заставили меня переступить через свои принципы, стеснение и правила приличия, а тебя вынудили плюнуть на свое доброе имя…

Тут я не согласился. Мысленно. Ибо тогда Боги заставили меня сделать нечто большее — отказаться от своего Пути и Темного Посмертия. Причем не один раз, а дважды. Ну, а Мэй вообще столкнули в пропасть — заставили дать Слово Снежному Барсу!

— А после суда, когда мы… — тут у нее голос дрогнул, — наконец, увидели свое… пусть даже очень короткое, но будущее, они начали рвать нам души…

Вот так, выстроенные друг за другом, события последних двух месяцев выглядели совсем по — другому. И я, вдруг представив себе все, что пришлось пережить этой слабой девочке с того дня, как я вошел в захаб их родового замка, заскрипел зубами.

— Я так больше не могу… — опустив взгляд, еле слышно прошептала она. — Сегодня, поняв, что слова Даратара можно счесть оскорблением, я чуть не умерла от счастья: мне казалось, что уже ничто не сможет помешать тебе взять его жизнь и сделать последний Шаг, но мои надежды оказались тщетными…

Я на мгновение прикрыл глаза, вспомнил радостную улыбку, появившуюся на ее губах после наглого заявления Полуночника, и вздохнул:

— Вага был в своем праве…

Кажется, Мэй не услышала — зябко поежившись, она вдруг вскинула на меня взгляд, в котором, как мне показалось, появилось легкое безумие, и хрипло спросила:

— Зачем им это?

— Не знаю…

Зрачки Мэй быстро — быстро забегали вправо — влево. Так, словно она искала ответ на свой вопрос то в моем правом, то в левом глазу. Потом на щеках появился лихорадочный румянец, а дыхание участилось:

— Кром, я устала. Я так больше не могу…

Я сглотнул подступивший к горлу комок, открыл рот, чтобы сказать что‑нибудь успокаивающее, и ляпнул:

— Ради того, чтобы быть с тобою рядом, я готов и на большее…

Зрачки Мэй расширились, прекратили метаться и приблизились:

— Что. Ты. Сказал?

— Ради того, чтобы быть с тобой, я готов… на все…

Она вдруг отступила на шаг, тряхнула головой и спрятала лицо в водопаде волос. Потом повернулась ко мне спиной и хмыкнула:

— Вода остывает… Я, пожалуй, ополоснусь…

Четвертый день третьей десятины первого травника.

…Замерев на пороге опочивальни, Даран Скопец изобразил безупречный поклон, потом выпрямился и недовольно уставился на темный прямоугольник над камином:

— Ваше величество, портрет Харада первого Хитроумного провисел на этой стене почти полторы сотни лет, поэ…

Выслушивать его брюзжание не было ни сил, ни желания, поэтому Неддар властно приподнял длань и негромко рыкнул:

— Хватит!

Главный хранитель опочивальни поперхнулся и снова сложился в поклоне. Правда, на этот раз — без особого пиетета, умудрившись выразить в обычном, в общем‑то, движении всю глубину своего недовольства поведением своего сюзерена.

Дождавшись, пока он выпрямится, Латирдан нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику своего кресла и вопросительно изогнул бровь:

— Ну, и где?

— Сейчас занесут, сир… — угрюмо буркнул Скопец, дважды хлопнул ладонями и сместился в сторону.

В коридоре раздался какой‑то шум, а через мгновение в дверном проеме мелькнула чья‑то спина.

Кабар Ястреб, выполняющий обязанности Ваги со дня отъезда последнего, мгновенно подобрался, на всякий случай перетек поближе к дверям, узнал в носильщиках своих соплеменников и слегка расслабился. А вот Неддар неожиданно для себя напрягся. Подумав, что с такой заботой о его безопасности он скоро забудет, как выглядят настоящие вейнарцы.

Впрочем, стоило воинам повесить картину на стену и потянуться к скрывающему ее покрывалу, как мысли об изменении режима охраны куда‑то испарились, уступив место страху за свою эйди’но’иару:

— Уарс[110]!!!

Оба хейсара тут же застыли. Потом повернулись к Неддару и, повинуясь его жесту, торопливо вышли в коридор.

С трудом дождавшись, пока Ястреб закроет за ними дверь, Латирдан вскочил с кресла, подошел к камину, встал на цыпочки и самолично стянул с портрета скрывавшую его ткань.

Один взгляд на подарок барона Дамира — и Неддар ошарашенно закусил ус: вместо предписываемого неписаными законами платья родовых цветов баронесса Кейвази оказалась облачена в араллух и ансы; вместо того, чтобы восседать на пуфике или в кресле, полулежала на диване; вместо того, чтобы бесстрастно смотреть вдаль, смотрела на Неддара. И улыбалась. Ласково и многообещающе. Точно так же, как и в момент их расставания.