Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции - Виктория Хислоп

И вот она лежала здесь лицом вниз во всей своей красе. Обнаженная, идеальная, чувственная и сильная. Богиня любви и красоты. Костас взирал на нее. Ему так хотелось увидеть ее лицо, но он решил дождаться следующего дня, тогда он попытается ее повернуть. Около полуночи он накрыл ее одеялом.

— Калинихта, агапе му, — прошептал он в темноте. — Доброй ночи, любовь моя.

Между этим мгновением и утром следующего дня он не думал ни о чем другом — только об этой женщине. Ее образ явился к нему во сне. В жизни вдруг появилось что-то более важное, чем ежедневная борьба за существование, крики сварливой жены, пререкающиеся политики, горемыки в кафенионе, их глубокие морщины, говорившие о вошедшем в привычку бедствовании. Отсутствие радости возместилось любовью.

На следующее утро Костас добрался до своего кипоса в тот момент, когда солнце появилось из-за гор. Он шагал по оливковой роще, а сердце бешено колотилось. Он положил инструменты, снял с Афродиты одеяло. Она лежала перед ним во всем своем совершенстве. В первых лучах солнца она казалась чище и белее прежнего. В мраморе даже были блестки, отчего статуя посверкивала.

С помощью досок и веревок, которые были привезены в пикапе, Костас собирался перевернуть ее. Для такой работы требовалась дюжина человек, но он ни с кем не хотел делить свою находку и был полон решимости сделать все самостоятельно. Ему потребовалось некоторое время на подготовку, однако первая попытка не удалась. Он все время боялся повредить статую.

Наконец спустя три часа он все наладил, все у него сошлось. Он навалился на рычаг, и женщина чуть приподнялась, будто спала и проснулась.

Всего одну секунду, прежде чем она упала, видел Костас ее лицо. Мимолетный взгляд в профиль, но ему было этого достаточно.

Он увидел четко очерченный нос, полные губы, краешек глаза. Чуть прикоснувшись резцом, скульптор наметил улыбку в уголке глаза.

Не только мраморное тело было безупречным, но и лицо.

Костас ахнул. Когда Афродита снова уткнулась лицом в землю, он в полной мере ощутил божественную силу эротического влечения, как и все смертные, видевшие ее прежде.

Он ахнул еще раз. Дыхание у него по-прежнему перехватывало, а вскоре он почувствовал стеснение в груди и боль в руках. Он знал, что перенапрягся, пытаясь поднять такую тяжесть.

Костас лег, надеясь, что это облегчит неведомую раньше боль, он растянулся возле статуи, положил голову на ее плечо. Она оказалась на удивление гладкой, и его щека аккуратно вписалась в выемку ее шеи.

Костас никогда больше не поднялся.

Когда Орестес добрался до кипоса друга, помочь ему было уже нельзя. Он обратил внимание на улыбку, тихо сиявшую на мертвом лице. С болью в сердце Орестес осторожно повернул тело Костаса на бок и тут почувствовал что-то твердое в его верхнем кармане. Он вытащил мраморный палец, потом закутал Костаса в одеяло, которое прежде защищало Афродиту.

Орестес прекрасно знал: сообщение о том, что в поле или в черте города обнаружена древняя скульптура, далеко не у всех вызовет восторг. Напротив, могут возникнуть серьезные проблемы. По всей Греции строительные работы шли в десять раз дольше, чем следовало, если предполагалось наличие в земле древностей (хорошим примером тому служит строительство метро в Салониках). Никто в деревне не порадуется такой находке. Бог знает, что там еще откопают. Никто не хотел, чтобы по его земле ползали археологи и запрещали строительство или сельскохозяйственные работы.

Орестес забросал статую землей, слой за слоем. У него ушел час на то, чтобы замести следы раскопок. Получилось чуть выше, чем вокруг, и он утоптал холмик.

Потом сел в машину, помчался на полной скорости в деревню и отправился к Стелле.

«Вероятно, инфаркт», — сказала она.

© 5 second Studio/Shutterstock

Доктор согласился. Орестес зашел в кафенион и кликнул двоих завсегдатаев. Вместе они погрузили в грузовичок тачку и поехали за телом. Похороны должны были состояться на следующий день, но прежде Орестес посетил дом Костаса, где его друг лежал в открытом гробу, и потихоньку засунул драгоценный фрагмент Афродиты в нагрудный карман единственного костюма покойного. Он знал: Костас хотел этого.

Может быть, другой человек через много лет будет копать землю и снова найдет статую. Вполне возможно, что и Костас был не первый…

Я представляю себе Костаса, счастливого, достигшего своей цели за миг до смерти. Может быть, это единственное, что имеет значение. Я думаю, что в течение этих нескольких недель его чувства к Афродите вернули ему потерянный было интерес к жизни. Греки считают, что существуют разные виды любви и одним словом невозможно описать все. Границы между ними расплывчаты, но в широком смысле агапе (возможно, самая рассудочная) означает любовь к Богу и семье, филия — дружеское расположение, а эрос — сексуальное влечение. Эрос много лет отсутствовал в жизни Костаса, но на краткий миг он снова сполна ощутил его всеобъемлющую силу.

Во многих горных деревнях, которые я проезжал, я видел стариков, неопрятных, потерявших зубы, волосы; глядя на эту жалкую старость, трудно представить, что влечение полов все еще существует. Поскольку тяга к красоте представляется чем-то врожденным, можно задаться вопросом, почему природа награждает красотой лишь немногих, да и то ненадолго.

Костас боготворил красоту, и у меня это не вызывает насмешки. Сила красоты Афродиты победила его. Однако за прошедшие месяцы я понял, что одно дело — ценить красоту и совсем другое — поддаваться ее соблазну. Да, она может лишать нас разума, поэтому в будущем я стану проявлять бо́льшую осмотрительность. Сократ сказал, что красота — это тиран, который правит недолго. Он не ошибался.

Я присутствовал на похоронах Костаса, а потом его семья пригласила меня на трапезу. И у меня не было ощущения, что я здесь чужой. Я смотрел на Стеллу в трауре, и мне показалось, что она скорбит не больше моего.

Орестес и Элени сдали мне комнату над таверной, и получилось так, что я прожил там много недель. Чувствовал себя как дома. Я даже полюбил приставучих котов, которые каждый вечер вились под столом у моих ног, и приходилось — с большой неохотой — оставлять им кусочки превосходной еды, приготовленной руками Элени. Почти весь день я писал, а вечера проводил в кафенионе. Один из завсегдатаев (он ездил с Орестесом за телом Костаса) терпеливо учил меня трем вариантам нардов, популярным в Греции: плакото, февга и портес. Во время игры я забывал обо всем на свете, поскольку здесь критически важно ни на секунду не отвлекаться. Нарды представляются мне наилучшей метафорой жизни. Как упадут кости — дело случая (могут выпасть две шестерки, а могут — единица и двойка), но что будет дальше, уже зависит от игрока. В тот миг, когда ваши пальцы передвигают фишки из одного треугольника в другой, имеет значение все — удача, мастерство, опыт, мудрость, глупость, беззаботность и сосредоточенность. Я так втянулся в это занятие, что начал иногда выигрывать.