Андрей Рублев - Юрий Галинский

Минули весна и лето, наступила осень, а Лукинич все не появлялся в Троице-Сергиевой обители. Андрейка уже не так скучал, как поначалу, а все ж не проходило дня, чтобы не вспоминал о дядечке. Вот и сейчас, лежа на залитой солнцем лесной поляне, они с Данилкой говорили о нем. Стоял воскресный погожий день теплого бабьего лета. Поев в трапезной после обедни, они побрели в лес и, найдя тихое место, окруженное старыми дубами с молодой порослью дубков, высокими соснами и разлапистыми огромными елями, расположились там. Пахло увядающей травой, медом поздних цветов, в синем безоблачном небе, поблескивая в солнечных лучах, летели паутинки.

От Лукинича разговор незаметно перекинулся на воинов, на недавнюю Куликовскую битву, на былые сражения. И Андрейка, и Данилка были грамотны. В конце XIV века, когда после многих лет отчаяния и упадка, вызванного татаро-монгольским нашествием, понемногу началось возрождение, обучение детей письму, чтению и счету было делом нередким и велось с семи-восьми лет. Но если Данилка, как многие его сверстники, лишь едва умел читать да нацарапать несколько слов писалом на бересте, то Андрейка был истинно грамотен. В Чудовом монастыре при митрополите Алексии было собрано множество книг и летописей. «Повесть временных лет» стала любимой книгой отрока. Он знал историю Киевской Руси со времен первых Рюриковичей, когда страна была единой и могучей и с ее правителями почитали за честь породниться иноземные государи.

– Как же так учинилось, что не стало Киевской Руси, а окаянные нехристи так запросто завоевали нашу землю? – хмуря высокий белый лоб, взволнованно спрашивал Данилка.

– Не так-то уж оно было просто, много врагов полегло тогда, сам об сем в летописях читал. Вся беда в том, что не стало в тот час единой Руси, князья ее по уделам растащили. Били татары русских поодиночке. Вначале Рязань, потом Володимир, после Киев, а князья все никак между собой договориться не могли.

– И ныне такое. Как стали князья воедино против Мамая, так сразу побили ордынцев! – подхватил Данилка. – А как снова пошли врозь, татарва Тохтамышева тут же одолела.

– На Мамая тоже не все ходили. Тверской князь отсиделся, новгородцы тож, Олег рязанский, тот и вовсе к ордынцам переметнулся. И прошлый год так же было, еще и иуды князья Суждальские обманом уговорили москвичей открыть окаянным ордынцам ворота Кремника. И мои все там згинули, – пригорюнился отрок, глаза его увлажнились; Данилка заметил это и сразу перевел разговор:

– Скажи, Андрейка, и впрямь ведь святой человек наш игумен. Что ни день – к нему отовсюду люди исповедоваться приходят.

– Да, я такого, как преподобный, не встречал, – откликнулся тот. – Сам из бояр, сказывают, мог жить не тужить, а вот ушел в леса, построил пустынь, самолично, как все, трудится, ряса в заплатах.

– Святой души человек. Чует, что на душе у каждого.

– Это так, – согласился Андрейка. – Я только в книгах читал о таких праведниках. Ведь еще до разоренья земли нашей множество попов, игуменов, архимандритов погрязли в мздоимстве, распутстве и гордыне. И это стало главной причиной беды, что на Русь пришла, потому как Господь отвернулся от молений, возносимых грешными пастырями.

Данилка даже на локтях приподнялся, слушая его.

– Читал я в летописях об епископе володимирском Федоре, он был друг великого князя Володимирского Андрея Боголюбского. Вот что о нем написано: «Много бо пострадаша человеци от него, заточенья и грабленья, не токмо простому люду, но и монахам, игуменам, архиреям безмилостив сей мучитель, хотел от всех поживы, ибо никогда не мог насытиться, аки ад».

– И ты сие на память упомнил? – восхищенно спросил Данилка.

– На память! – ответил Андрейка и продолжал: – И скажу тебе, множество таких пастырей было. Ежели и встречались серед них праведники, то их по пальцам перечтешь. Епископ володимирский Серапион, тверские епископы Андрей и Федор Добрый…

– Слышь, Андрейка! – перебил его Данилка. – Запамятовал тебе поведать. Епифан, молодой старец, ты его знаешь, сделал пергаментный сшивок на четыре листа – задумал записывать новое Евангелие. Хочет, чтобы мы с тобой намалевали заставку, инициал и изображенья апостолов перед кажным сказанием.

Теперь пришел черед удивляться Андрейке. Инок Епифаний был сравнительно молод, ему недавно исполнилось тридцать, а величался он старцем за свое великое умельство не только списывать, но и писать новые сказы о житии русских святых.

– А почему Епифан это нам доверить хочет, чай, в обители есть поумелей нас?

– Хочет, дабы мы сделали. Говорит, вы-де молодые, а рука у вас верная, будто ему о том отец Исакий сказывал.

– А сумеем ли?

– Сумеем, Андрейка. Надо у преподобного попросить какое-нибудь Евангелие, то ли византийское, то ли нашенское, русское. Поглядим и срисуем.

– Ну уж нет! Буду по-своему.

– Ух ты хоробрит! Не получится!

– Надо попробовать. Рисунков всего четыре – Матфей, Марк, Лука, Иоанн. Я видел их в Четвероевангелии еще в Чудовой обители. Иоанн старцем седовласым показан, он стоит, Лука помоложе и тоже стоит, Марк с темными власами, но сидит и читает книгу. А вот какой Матфей, не припомню.

– С крыльями все они, будто ангелы, – вставил Данилка.

– С крыльями, – согласился Андрейка. – Только они не ангелы, Данилка. Один Матфей человеком показан, это я знаю, а Лука, как телец, Марк, как лев грозный, Иоанн же, как орел гордый.

– Экий же ты молодец, Андрейка, запомнил такое! – восхитился Данилка. – А почему только Матфей человеком нарисован?

– Отколь мне знать, надо у отца Исакия спросить, может, ему ведомо. – И, помолчав в задумчивости, спросил:

– А зачем Епифаний Евангелие писать замыслил?

– Говорил, что в дар хочет поднести другу своему. Стефаном звать его, был он в нашей обители послушником, а ныне поставлен в епископы куда-то далеко.

– К вечерне звонят, Данилка! – Приставив руку к уху, Андрейка поднялся на ноги. – Вставай, Даня! А то опоздаем.

Надев на светлые, с рыжинкой волосы скуфейку, он дернул за руку продолжавшего лежать дружка.

– Преподобный страсть как не любит, когда опаздывают!

Приподняв рясы, они бегом бросились к обители.

По дороге из Москвы в Пермскую землю, куда он был поставлен митрополитом Пименом в епископы, Стефан намеревался заехать в Троице-Сергиеву обитель повидаться с преподобным, да не сложилось. Бабье лето неожиданно сменилось ненастьем, развезло дороги, а дождь все лил и лил, то и дело переходя в хлесткий холодный ливень.

Лет двадцать тому Стефан, уроженец Великого Устюга, что расположен на северо-востоке Русской земли при впадении Сухоны в Северную Двину, проведав о дивовижной обители отца Сергия, отправился туда. Сын бедного соборного причетника, но великого книгочея, он рано научился грамоте и прочел множество духовных и мирских книг, собранных в устюжских монастырях. Перед любознательным отроком открылись события великой и трагичной вселенской истории, в центре которой была жизнь Иисуса Христа и все, что связано с ней. Стефан ощущал себя в сем мире пылинкой, но в то же время в глубине сознания ощущал свою значимость, как участник всего, что происходило ныне вокруг.