Аварийная команда - Роман Глушков

Чего добивался Рип, улепетывая с Концептором к озеру, я понял лишь тогда, когда адаптер вбежал по пояс в воду, развернулся к преследователям и застыл в гордой позе с вытянутой вверх армиллой – этакая пародийная пантомима на статую Свободы. Едва это случилось, как где-то над нами вдруг полыхнула яркая вспышка, а в лицо мне ударил порыв сильного ветра (который я, кстати, во время падения абсолютно не ощущал), принесшего с собой букет ярких, но вполне узнаваемых ароматов.

Уборщикам оставалось пролететь до земли не больше двух десятков метров. Намереваясь напасть на Рипа, летуны уже сбросили скорость и начали перестраиваться в атакующий порядок. Но когда блеснула вспышка и подул ветер, чемпионы внезапно шарахнулись в разные стороны и взялись дружно снижаться. Причем делали уборщики это очень неуклюже, не в пример тому, как элегантно парили они над крепостью. Точнее, это вообще нельзя было назвать снижением. Враги падали хаотично, подобно стае ворон, по которой шарахнули дробью, и бестолково размахивали крыльями, чтобы хоть как-то смягчить себе падение.

Мой заложник будто только сейчас ощутил у себя на плечах груз моего девяностокилограммового тела и ухнул вниз быстрее остальных. Бедолага усердно старался выровнять полет, но лишь бестолково сучил крыльями, которые практически в один миг утратили всю свою подъемную силу. Я приближался к земле со скоростью парашютиста, что решил побить рекорд в затяжном прыжке и поставил ради этого на кон собственное здоровье. Шансы уцелеть у меня были половина на половину; все зависело лишь от того, успею ли я сгруппироваться при приземлении и угодить ногами на ровную почву…

За миг до того, как мы грохнулись на мелководье, я отцепился от шеи уборщика и отпихнул его подальше, иначе массивное тело врага могло меня придавить. Во время короткого одиночного падения я лишь успел слегка согнуть ноги, прижать подбородок к груди и отклонить туловище назад, дабы врезаться в озерное дно спиной, а не лицом и ребрами.

Приземление выдалось таким, что навсегда отбило у меня тягу к парашютному спорту, к которому я еще не терял надежды приобщиться. Разумеется, полуметровый слой воды у берега смягчил удар, но не настолько, чтобы жесткий контакт с песчаным дном прошел для меня безболезненно. Благо я хоть не потерял сознание, а то неминуемо нахлебался бы воды и с позором утонул там, где на городских пляжах обычно плещутся маленькие дети.

В глазах у меня пульсировали разноцветные круги, в ушах шумело, а голова шла кругом, но я все же заметил, что чемпионам в их массовом низвержении с небес повезло куда меньше. Такое впечатление, что всех уборщиков разом поразил обширный склероз, отчего прежде ловкие летуны элементарно забыли, как следует правильно махать крыльями.

Уборщики рухнули кто куда: некоторые неподалеку от меня, в воду, остальные – на прибрежный песок. И ни у кого из них не вышло приземлиться безопасно. «Как мешки с картошкой!» – любил говорить мой школьный физрук о тех учениках, кому не удавалось осилить даже простые гимнастические упражнения. Именно так выглядели в данный момент и уборщики. Все они напрочь утратили координацию и повторили судьбу тех безвестных прародителей авиации, которые сигали с колоколен, нацепив на руки примитивные самодельные крылья.

А Рип продолжал стоять в воде, потрясать армиллой и ликовать над телами поверженных чемпионов. Что ж, адаптер мог себе это позволить. Только что на моих глазах он совершил невозможное и одним мановением руки одержал впечатляющую победу. Разве требовались еще какие-либо доказательства, чтобы я перестал сомневаться в словах безликого горбуна? Не знаю, как прапорщик, но я после такого наглядного примера был готов допустить, что рассказанное Рипом в крепости – правда.

Жаль только, что осознание этой правды несло не облегчение, а страх. Страх от того, что во всех постигших нас бедах действительно оказался виноват один-единственный человек – Глеб Матвеевич Свекольников…

Яркое теплое солнышко, лазурные воды озера, ленивый шелест прибоя, легкий освежающий ветерок, что принес с собой запах сухой травы, и крики резвящихся над волнами чаек… Благодать, да и только. И вдобавок к этому прилагался необитаемый берег, где так и чесались руки взяться за топор, отгрохать себе бунгало, затем обучиться земледелию, рыболовству и поселиться здесь до конца своих дней, вдали от цивилизации и всех ее набивших оскомину благ. Если и есть на свете рай, то выглядеть он должен именно так: умиротворенно и безлюдно…

Сугубо на мой взгляд, разумеется, ведь товарищи могли придерживаться и иного мнения. Например, студенту Тумакову в моем раю точно недоставало бы для полного счастья Интернета, пива (все, само собой, халявное, а иначе какой тогда это будет рай?), круглосуточного телеканала MTV и компании Леночки Веснушкиной. Впрочем, я бы тоже не отказался, чтобы в моем бунгало поселилась несравненная Ленора Фрюлинг. Вот только вряд ли ей, молодой и романтичной, понравится каждый день питаться одной рыбой и копаться на огородных грядках… Интересно, а что на сей счет сказала бы Банкирша?..

Нет, я не тронулся умом после пережитого падения на мелководье и не впал в ностальгию по привычной реальности. Сейчас, на берегу озера, возле похожей на утюг крепости действительно были волны, солнце, облака, ветер и чайки. А в воде, наверное, плавала и рыба, ловлей которой я собирался добывать себе пропитание… И это все видел не только я, но и мои спутники, которые пришли сюда вместе со мной. Подобно мне, они тоже удивленно озирались по сторонам и не могли поверить, что причиной фантастической метаморфозы окружающего мира являлась маленькая вещица, что стояла в полосе прибоя, придавленная камнем и омываемая озерными волнами.

Армилла, маленькая подзорная труба, бюстик Ленина, пивная кружка, пепельница и дамская шкатулочка – сейчас я веду речь об одном и том же предмете. Не правда ли, легко догадаться, кто из нас в каком из этих образов распознавал проклятый Концептор? Как и в случае с Тюнером и Кадилом, мои нынешние напарники тоже сильно разошлись во мнениях по этому вопросу. Однако единодушно подтвердили, что видят перед собой очень ценную антикварную вещь. Разве только Иваныч проворчал, что отлитый из двухкилограммового слитка золота вождь мирового пролетариата – это скорее продукт кощунства постперестроечной эпохи и потому духовная ценность такой скульптуры стоит под большим вопросом. Но драгметалл был все же драгметаллом, поэтому дядя Пантелей и не спорил, что этот Владимир Ильич является дорогим уже в прямом смысле слова.

Наиболее мощному самообману подвергся Охрипыч, подзорная труба которого, как выяснилось, вполне исправно функционировала. Убедиться в этом мы, конечно же, не могли, поэтому пришлось поверить прапорщику на слово. А ему, в свою очередь, уважить дядю Пантелея и перестать глумиться над бюстом Ленина, хотя Хриплый, понятное дело, и в мыслях ничего подобного не держал. На этом все разногласия вокруг Концептора и прекратились, поскольку новый член нашей компании – адаптер Рип – доходчиво объяснил нам всю абсурдность этих споров.

– Ни в одной Проекции у Концепторов нет строго определенной формы, – просветил Рип свалившихся ему на голову невежественных шатунов. – Концептор – это, образно говоря, краеугольный камень любой Вселенной Проекционного Спектра и является для вас тем же, чем для чемпионов является Источник Света. Вы можете воспринимать Концептор в любом соразмерном ему виде, и каждый из вас будет по-своему прав. В этом предмете главное не форма, а сущность, в чем вы тоже успели убедиться. Вы спорите, каков Концептор в действительности, но согласны с тем, что перед вами – крайне ценная вещь. Золото, бриллианты, искусная отделка – это всего лишь клеймо, подтверждающее исключительность Концептора. Истинная же его ценность кроется в другом.