Скелеты - Максим Кабир

Она очнулась в подземелье психопата, визжала и брыкалась, молила о пощаде, звала на помощь. Проклинала, угрожала, требовала. Рыдала до хрипа.

С нее сняли джинсы, пуловер и футболку, благодушно оставили некогда белое, а теперь посеревшее нижнее белье.

Она решила, что это Верочка Тимченко мстит ей за насмешки и обидные клички. За то, что она бросила Верочке в пюре дождевого червяка и облила ту краской. Несколько часов, проведенных в заключении, она считала, что Жируха наняла мужика отомстить, проучить, напугать.

Пока ей не оттяпали палец. Хрусть — и садовый секатор перегрызает косточку. Палец — маникюр она сделала накануне — отваливается, и кисть будто вспыхивает пламенем. Тогда она со всей сводящей с ума отчетливостью поняла, что ей конец. И ни Жируха Верочка, ни кто-либо другой не знают, где сейчас Снежана Скрицкая.

С тех пор ей отрезали оба указательных пальца. На линялом, в бурых потеках чехле подлокотников, возлежали искалеченные, жалкие руки. Садист прижег обрубки раскаленной ложкой. Кровь шипела, поджариваясь. Ее рвало на собственные колени, обморок никак не наступал. Форвард тайком приносил ей обезболивающее. Забинтовал обрубки. Пламя унялось, культи онемели. Раны нудно и мерзко ныли, казалось, незримые твари сосут ее косточки. Иногда пальцы крутило — фантомные боли, догадывалась она.

Откинувшись на бок, насколько позволяли путы, она блуждала взором по камере. Подвал расширялся влево и тонул во мгле за вторым рядом колонн. Справа была кирпичная стена. На нее Форвард повесил гирлянды. Единственный источник света в обители тьмы и страха. Лампочки мигали попеременно. Загорались красные и желтые, затем зеленые и синие. Издевательское напоминание о празднике, о доме, о маме, которой начхать на нее, тем более сейчас, когда дочурка стала уродиной и калекой.

Красные, желтые. Зеленые, синие. И слепота.

Изредка мучитель включал лампочку под потолком, и темнота спадала, обнажая длинное подвальное нутро, что-то вроде поделенного на секции загона для лошадей. В остальное время (нет никакого времени!) мир сужался до трех колонн, гирлянды, этих жутких забинтованных рук, двери, ступеней, кирпичной кладки, голых ног, дрянного трона и обогревателя с вывернутым до предела регулятором.

«Прощай, мамочка, — думала Снежана, — и чтоб ты сдохла. Прощай, папочка, и чтоб ты сдох. Прощай Лера, маленькое дерьмо, чтоб ты облысела, тварь…»

В невесомости за закрытыми веками она рисовала страничку в социальной сети. Удачное фото на аватарке, мейк-ап и облегающее платье, в нем единичка превращается в двоечку. Курсор скользит, повинуясь мысленному импульсу, она скролит новостную ленту, кто-то лайкнул ее пост, фиг тебе, а не ответный лайк, Димочка, курсор парит мушкой с аккаунта на аккаунт…

Крах! — страница растворилась, схлопнулась.

Лязгнул замок, дверь распахнулась, и по ступеням хлынул водопадом свет.

Снежана зажмурилась. Подобралась, вдавилась лопатками в кресло.

— Это я, — известил Форвард.

Невольный вздох облегчения вырвался из опаленных легких.

Форвард кормил ее и поил, ухаживал за ранами, он даже попробовал отвлечь ее, читая вслух книгу, но она выла и сучила ногами, и он забросил эти уроки внеклассного чтения.

Форварду запрещалось болтать с ней, но кое-что она выведала. В частности, имена садистов.

Заику звали Карачун. Это он приволок ее сюда, раздел и отрезал пальцы. Заставил продиктовать пароль от странички. Форварда не интересовала нагота девушки, Карачун же откровенно пялился на ее ляжки, на грудь под измаранными чашечками бюстгальтера. Груди там и не было, сплошной пуш-ап, но брюки Карачуна вздыбливались, как туристическая палатка, и, судя по выпуклости, член его был больше, чем у Макса, в три раза. В кошмарах он насиловал ее своей огромной тошнотворной палкой, но в реальности что-то сдерживало подонка. Надолго ли?

По словам Форварда, Карачун был божеством, он жил в царстве вечного холода, где ему подчинялись медведи, волки, полярные совы и обмороженные трупы.

Снежана видела пьяного дегенерата с топорщащимся хреном.

Карачун, сказал Форвард, съел ее пальцы.

Вторым был Могильная Свинья. Про Свинью она старалась вообще не думать, чтобы не опорожнить желудок.

Форвард, третий в их компании, был мальчиком лет тринадцати. Обходительный, робкий, затюканный. Ее кормилец, источник скупой информации. Поначалу она надеялась, что он поможет ей сбежать. Но надежды быстро угасли. Она больше не обольщалась его вежливостью.

Карачун, Могильная Свинья и Форвард были одним и тем же человеком. Долбаным психом с растроением личности, которого она про себя нарекла оборотнем.

И все же она обрадовалась, услышав ломающийся голос подростка. Пусть и доносился он из той же пасти, что сожрала ее пальцы. Форвард был лучшей ипостасью оборотня.

— Привет, — сказала она, фокусируясь.

— Привет.

Форвард оставил возле кресла поднос и развязал ноги пленницы. Крошечным ключиком (о, она бы убила всех троих за этот ключик!) отщелкнул левый наручник. Она подергала запястьем, восстанавливая кровообращение. Выдрессированно привстала, опираясь на правый подлокотник. Он просунул ей под попу миску из нержавейки. Смущенно отвернулся, когда она приспустила трусики. Ни о каком стыде речи уже не шло.

Пописав, Снежана села обратно в кресло. Форвард потянулся к хомуту, но она зашептала:

— Хотя бы минутку без него!

— Хорошо.

Услышь она его голос по телефону, приняла бы за настоящего подростка.

— Батарея слишком сильно греет.

Форвард виновато улыбнулся:

— Мне нельзя ничего трогать. Карачун накажет меня.

— Только чуть-чуть!

Он сдался, подкрутил регулятор. Заика снова врубит его на полную мощность, но какой-то короткий промежуток безвременья она не будет давиться пластмассовым воздухом. Форвард взгромоздил на ее колени поднос. Тарелка гречки, хлеб, чайник красного, как марганцовка, чая каркаде.

Снежана выпила целый стакан, взялась за ложку. Мама умилилась бы ее аппетиту. А всего-то надо было не орать на старшую дочь, а отхреначить ей пальцы. И ваш ребенок уплетает кашу за обе щеки.

Форвард опустился на корточки. Он рассеянно улыбался и теребил книжку, ту самую, со стишками. С книжицей он не расставался.

Снежана выгнула кисть так, словно оттопыривала несуществующий палец. Ложка цокала о тарелку. Гречку недосолили.

— Вкусно, — поблагодарила она.

Нацедила еще каркаде.

— Форвард, — она тщательно подбирала слова. Неверный вопрос мог нарушить гармонию, привести в подвал тех двоих. — Ты играешь в футбол?

— Ага, — просиял «мальчик». — Тренер всегда ставит меня в середину. Говорит, я крутой нападающий, как Шевченко. Я играл на районном чемпионате летом. За честь города.