Дебри - Юлия Зайцева

В 1694 году старцу Далмату исполнилось сто лет. Далмат благословил Исаака продать 15 золотых из казны обители и раздать деньги нищим. Умер Далмат 24 июня 1697 года в возрасте 103 лет – «в летах совершенных, созревший в добродетелях, как полная пшеница для небесной житницы». Он чуть было не пережил свой старый и рассохшийся гроб, который простоял в его келье 38 лет. Старца похоронили в этом гробу в склепе на территории монастыря. В нижнем Христорождественском храме Успенского собора монахи создали своеобразный «музей» Далмата: фрески на стене изображали картины из его жизни, а на столе лежали шлем, кольчуга, мантия и клобук старца. Была сооружена крипта: «Посреди стены выкладена пещера, в ней двери, против оных в пещере патрет в человеческий рост начального монаха Далмата, размалёван по приличности красками». Старца Далмата стали почитать как святого, но канонизирован он был только в 2004 году.

А Исаак служил монастырю ещё почти три десятилетия. Архимандрит Исаак умер в 1724 году в возрасте 92 лет. Его погребли в Успенском соборе отцовской обители. Игумен Невьянского монастыря Евсевий после смерти Исаака доносил о его кончине: «Далмат был злой раскольник и Святыя Тайн не приобщался, так и душу свою без покаяния удаляяся от Святыя Церкви изверже, как, впрочем, и его сын Исаак, выплюнувший перед смертью Святое Причастие, чему свидетель был сам». Но эти слова, брошенные вслед двум непокорным владыкам, были бессильны, потому что Богородице виднее.

В 1692 году в деревне Меркушино, которая была знаменита своими верфями, у церкви архистратига Михаила из земли вдруг начал всплывать гроб. Сквозь его щели были видны нетленные останки погребённого, и от самого гроба исходило райское благоухание. Верхотурскому пушкарю Ивану Григорьеву во сне было видение, что явленные мощи чудотворны. Пушкарь болел, но поехал в Меркушино; там он осыпал себя землёй с гроба – и сразу исцелился. По Зауралью поползли слухи, что в Меркушино Господь открыл народу нового святого, не хуже, чем Василий Мангазейский в Туруханске.

Взошедший к свету гроб с нетленными мощами – событие взыскующее. Через два года митрополит Игнатий (Римский-Корсаков) созвал в деревню Меркушино четырёх самых уважаемых сибирских иереев, среди которых был Исаак Далматовский. Иереи убедились: Сибири возвещён праведник, творящий чудеса. Но кто он? Местные жители не смогли вспомнить, чья это могила у Михайловской церкви. Дело было зимой. Озадаченный Игнатий возвращался в Тобольск по санной дороге, проложенной по льду Туры. Митрополита сморил навязчивый сон. Когда иерейские сани пролетали мимо небольшого прибрежного камня у деревни Трубиной, спящий митрополит увидел перед собой толпу народа, и толпа кричала владыке: «Симеоном его зовут!» Так было названо имя того, кто вернулся к людям в небесном чине.

Этот человек, Семён по прозвищу Пинежанин (то есть с реки Пинеги), пришёл в Верхотурье после Смутного времени. Он был портным: «Ремесло же его было шить шубы с нашивками хамзенными или ирхами». Пинежанин исправно посещал храм, молился и постился, но никаких подвигов веры не совершал. Он прославился другим. В трудах отхожего промысла Семён странствовал по слободам Верхотурского уезда и шил одежду, но старался не брать денег за свою работу. Порой намеренно не доводил работу до конца: например, сошьёт кафтан, но не пришьёт последнюю пуговицу – значит, дело не сделано, и платить не за что. Однажды Семён по недосмотру унёс с собой хозяйскую иголку и вернулся за триста вёрст, чтобы отдать её. В общем, жил он праведно и смиренно, умер около 1642 года и был с честью похоронен у церкви. Но за полвека забылись и добродетели его, и само имя.

И вдруг оказалось, что кроткий портняжка – святой! Люди потянулись в Меркушино, где Симеон исцелял страждущих. Владыка Игнатий составил житие праведника. А поток паломников всё возрастал, Меркушино уже не вмещало гостей, и в 1704 году митрополит Филофей повелел перенести мощи в Верхотурье. Так Семён Пинежанин стал Симеоном Верхотурским.

Камень Симеона на реке Туре

Слава его загремела по всему Уралу и Западной Сибири. Сложился даже наивный иконописный канон Симеона: Симеон в лаптях и синем армяке стоит под елью на берегу Туры, а за рекой – Верхотурский Николаевский монастырь, где покоятся мощи праведника; у ног Симеона помещали ещё одно изображение святого, уменьшенное: маленький человечек в том же армяке сидит на своём любимом камне над Турой с удочкой и рыбачит.

Когда в Верхотурье закроют таможню, городок лишится привычного источника существования, но паломники заменят ему купцов Сибирского тракта: народный культ станет приносить Верхотурью не меньший доход, чем таможенные пошлины. Однако церковь не скоро признает уральского праведника. Симеон Верхотурский будет канонизирован только в 1835 году.

Чем же он так угодил простому народу? Дело в том, что искренний и неофициальный культ местночтимого святого возникает лишь тогда, когда святой выражает главную ценность какого-либо сообщества. Люди начинают поклоняться такому святому даже без санкции церкви; они просят святого о заступничестве и сами пишут иконы, как уж получается. В общем, святые маркируют собой региональную или корпоративную идентичность. Василий Мангазейский выражал приоритет божьих установлений над алчностью и потому стал главным святым пушного промысла. Далмат Исетский выражал стойкость труженика и потому стал главным святым зауральских слобод, которым угрожали степняки. А Симеон Верхотурский воплотил в себе слободской идеал чистого и бескорыстного труда, и потому он станет главным святым уральских горных заводов, где труд почитался за высшую добродетель. Симеон превратится в главного святого заводских рабочих. Чем больше заводов будет на Урале, тем больше будет приверженцев Симеона. И расцвет народного культа слободского праведника придётся на время «силы и славы» заводов – это конец XVIII века и весь XIX век.

Общероссийская известность обрушится на Симеона в начале ХХ века, когда бывший послушник Верхотурского монастыря, тюменский крестьянин Григорий Распутин вдруг окажется спасителем царской семьи: его молитвы, обращённые к Симеону, будут исцелять и хранить наследника престола, а Романовы отблагодарят Верхотурье вниманием и благодеяниями.

Тем, кто прибывал в столицу Сибири по рекам, казалось, что город завис на полпути к небу. Троицкий мыс поднимал резную корону кремля ближе к Господу. «Богоспасаемый град Тоболеск», – так подписывал свои чертежи Семён Ремезов, реалист в делах и поэт в душе. Свой город он представлял ангелом: «Грудь его – купеческий торг. Правый бок – неприступный яр. Правое крыло – Тобол до степей в подкрылии. Левый бок – острожный вал. Левое крыло – Иртыш с подперием. Одежду носит княжескую. Испод из драгоценных пушных зверей. Окутан светлым воздухом – учением Евангельским. Испещрён златовидно блистанием Солнца и звёзд».