Час ночи - Аркадий Адамов

— Не, так не годится, — солидно возразил Юра. — Я должен сам к нему прийти. А потом уже и квартиру разыщем. Давай только сперва перекурим.

Они выбрали затенённую скамейку возле одного из подъездов и со вкусом закурили. Жарко было немыслимо, хотя день уже клонился к вечеру и по двору поползли тени. Рубашка Виталия промокла насквозь и неприятно липла к телу, между лопатками по спине катилась струйка пота. Да и устали оба изрядно. Тем не менее настроение у них было приподнятое — ещё бы, такое хитрое дельце распутали, не всякий бы сумел!

Блаженно откинувшись на спинку скамьи, Юра произнёс, жмурясь от косых лучей солнца, неожиданно пробившихся сквозь кроны высоких деревьев:

— Вот мы так сидим с гобой, курим. Простые вроде ребята, да? Пройдут тутошние жители и внимания не обратят. А кому-то из них наше появление тут тюрьмой обернётся, верно?

— Вполне возможно, — согласился Виталий. — Только у меня к тебе просьба: насчёт нашего открытия никому пока ни звука. Договорились?

— И моему начальству?

— И ему.

— Ну правильно. А то оно тут же даст приказ ликвидировать это подпольное хозяйство. А палку в муравейник совать ещё небось рано. Так, что ли?

— Ты, я вижу, не зря книжки про нас читал, — засмеялся Виталий. — Всё точно. Потому я тебя и прошу до поры до времени помалкивать.

— Будь спокоен. Могила. Мне и не такие тайны можно доверять, если хочешь знать.

Они докурили сигареты и поднялись со скамейки.

— Ну, следопыт, последнее испытание на твою долю, — весело сказал Виталий. — Прошу, маэстро.

— Усё будить, — в тон ему ответил Юра и локтями подтянул сползавшие брюки.

Они подошли к тоннелю ворот и, не спуская глаз с тянувшегося по стене кабеля, двинулись по двору.

Как и следовало ожидать, кабель, миновав продовольственный магазин, а потом ещё два подъезда, юркнул в третий, на который и собирался указать Виталий.

— Этот? — спросил Юра, останавливаясь. — Какой надо?

— Этот самый, — подтвердил Виталий. — Теперь только квартиру определи, будь добр.

— Сей момент! Какой может быть разговор?

Они зашли в подъезд. Кабель привёл их на третий этаж. «Студент, — мелькнуло в голове у Виталия. — Неужели папаша его сообразил? Или сам?»

Кабель между тем нырнул под распределительный щиток на площадке лестницы. Юра не без торжества вскрыл его, быстро, почти не глядя, нащупал какие-то провода и клеммы, потом окинул взглядом стену площадки и таинственным шёпотом сообщил:

— Всё, товарищ начальник. Вот эта самая. — И указал пальцем на одну из дверей.

В квартире жила пожилая пенсионная чета, которая жаловалась на шумные сборища у соседа-студента.

— Ну спасибо тебе, друг, — сказал Виталий, когда они с Юрой снова вышли во двор. — Теперь я твой должник. Если что надо будет, звони. Пиши телефон. Ну а уговор наш смотри не забудь. Ясно?

На улице они расстались.

Однако свой визит к пенсионной чете Виталий решил отложить. Надо было предварительно собрать хоть какие-нибудь сведения об этих людях.

Борис Иванович Губин оказался весьма колоритной личностью.

Самым примечательным были его две судимости. Одна, ещё в юные годы, до войны, за групповую кражу из ларька. Это можно было бы расценить — с некоторой натяжкой, конечно, — как прискорбный и случайный «зигзаг», этакий грех юности, если бы не вторая судимость, уже после войны, тоже связанная со злосчастным ларьком и, по странной случайности, на том же самом рынке.

Но на этот раз, умудрённый жизненным опытом, Губин не стал действовать столь грубо и прямолинейно. Он ничего не взламывал и тёмной ночью не тащил, а примитивно и нагло спекулировал мануфактурой, весьма дефицитной в первые годы после войны. Дело тоже было групповое, и Борис Иванович в пёстрой компании жуликов оказался фигурой самой что ни на есть второстепенной, и всё, что он натворил, бледнело по сравнению с преступлениями его подельцев. Сплошь и рядом его использовали вообще вслепую, не очень-то доверяя его сообразительности и выдержке. А однажды его поймали на мелком и алчном обмане своих и жестоко покарали.

Прискорбный этот эпизод случайно всплыл на суде. Двое подосланных молодцов, поймав Губина где-то в тёмной подворотне, так его отделали, что тот после этого две недели отлёживался в больнице, но отбитая селезёнка с тех пор мучила его всегда, а два сломанных ребра кое-как всё же срослись. Насмерть перепуганный, Губин тогда ничего не сказал следователю, хотя даже в темноте узнал бы своих мучителей.

На суде все эти обстоятельства, оказавшиеся весьма выгодными, удалось использовать, и Губин получил минимальный срок по сравнению с остальными.

Вторично выйдя на свободу, Борис Иванович как будто бы одумался и, хотя продолжал работать по торговой части, что, правда, уже было незаконно, ибо ему эта сфера деятельности была запрещена, однако ни в чём предосудительном замешан не был, ревностно зарабатывая себе пенсию. Кстати говоря, ногу Борис Иванович потерял отнюдь не на полях войны, как он любил рассказывать, а позже, неудачно соскочив в пьяном виде с трамвая.

Кроме всего вышесказанного был в жизни Бориса Ивановича и ещё один крайне неприятный эпизод, впрочем, окончившийся для него более чем благополучно. Будучи по характеру человеком чрезвычайно скандальным, недоброжелательным и мстительным, а также весьма склонным к спиртному, он был совершенно невыносим для окружающих. Многочисленные его соседи по большой коммунальной квартире, измученные всем этим до крайности, в конце концов, положив на это дело немало времени и нервов, добились редчайшей меры наказания — принудительного выселения по решению суда «за невозможностью совместного проживания». И вот тут-то Борис Иванович сделал ход конём. Грозно стуча своим протезом по кабинетам ответственных товарищей, где надо — пуская слезу, а где — наливаясь праведным гневом в адрес «тыловых крыс», вспоминая боевые эпизоды и лихие рейды по тылам врага, коими и объяснялась некоторая расшатанность нервной системы, он добился нового решения: в порядке исключения ему выделялась отдельная однокомнатная квартира.

Но тут Борис Иванович, воодушевившись, объявил, что подорванное на фронте здоровье не позволяет ему жить одному, без ухода и ласки, а потому он немедленно женится и однокомнатная квартира его в связи с этим не устраивает. И снова в кабинетах ответственных товарищей раздался грозный стук протеза, истеричные, малосвязные выкрики, битьё в грудь и даже слёзы. Одновременно во все концы шли весьма убедительные и трогательные жалобы, явно составленные кем-то другим, а не Губиным, и вызывавшие живой отклик, а также бесконечные расследования. Долго выдержать всё это психически здоровому человеку было невозможно. В конце концов Борис Иванович получил то, чего требовал.

И сразу с облегчением вздохнули десятки людей: кошмар кончился. Для них. Зато для других только наступил. Борис Иванович взялся за выколачивание себе пенсии, и притом, конечно, в максимальных размерах. Эпопея эта, доведшая до нервного потрясения весь состав районного собеса, закончилась всего год назад, и, конечно, чистой победой Бориса Ивановича. Впрочем, никакая пенсия не могла выдержать того количества пустых бутылок, которое выволакивала из своей квартиры жена Бориса Ивановича. Если бы они попадали к нему даром, то прожиточный минимум и вдвое большей семье был бы обеспечен.