Черные псы пустыни - Джастин Аллен

Нума возглавила атаку. Они врезались в ряды противника, и Урук потерял ее из виду. Он хотел прорваться к ней, но враги то и дело заступали путь. Он сметал преграды на своем пути, но его копье только вспарывало одеяния из шкур и ни разу не вонзилось в человеческое тело. На древке, как бесформенные флажки, болтались два обрывка звериной кожи. Размахивая оружием, Урук медленно продвигался вперед, как будто брел по мелководью вдоль берега реки, в поисках брода. Он уже подумывал, не отойти ли назад, чтобы попробовать прорваться в другом месте, как вдруг услышал стон Нумы. Позже он удивлялся, как смог распознать ее голос в неразберихе своих и чужих воплей, выкриков, в треске ломающихся копий. Но в тот момент ему было не до размышлений.

— Нума! — крикнул Урук. Он кинулся на голос, расчищая себе дорогу копьем, но не мог ее найти.

Богиня хранила его, ибо Урук забыл о войне. Он искал Нуму, думал только о ней. Они всегда были добрыми друзьями, но последние месяцы сблизили их еще больше. Он проводил в хижине жрицы ночи, приносил ей травы и редких насекомых. Старшие соплеменники улыбались, глядя на ладную пару. И мать Урука ничего не имела против.

Казалось, прошли часы, прежде чем он увидел Нуму. Она лежала, опершись на локоть, на восточной окраине луга. Уже издали Урук заметил кровь.

— Нума! — позвал он снова. Грудь сжало холодом.

На щеках Нумы сверкали слезы. Из раны в боку хлестала кровь. Одной рукой она все еще сжимала копье, хотя врагов рядом не было.

— Я иду! — завопил Урук.

Он рванулся вперед, ничего не видя перед собой. Кто-то попался ему на пути, и Урук снес его плечом, не заметив, свой это или чужой. Даже лев не смог бы его задержать.

Урук отшвырнул копье и подхватил Нуму на руки. Никогда он не забудет, как ее кровь струилась по его груди.

Дрались и погибали друзья Урука. Он мог бы спасти кого-то из них, если бы остался, но он думал только о Нуме. После боя соплеменники унесли с поля девятнадцать раненых. Большинство из них умерли, выжившие же изменились до неузнаваемости.

Три дня и три ночи Урук ухаживал за Нумой, кормил ее, промывал раны. Она почти все время оставалась без сознания, бредила, ругала и проклинала Урука. Но он не терял надежды. Приносил воду из реки, поддерживал голову, когда она спала, молился, предлагая свою душу тому из богов, который взялся бы спасти его возлюбленную.

Наконец, она пришла в себя, жар спал. Нума открыла глаза и что-то едва слышно прошептала.

— Отдохни, — улыбнулся ей Урук, протирая ее лоб влажной тканью. Мать дала ему белую орхидею, традиционный свадебный дар жениха, но Урук хотел, чтобы Нума сначала поправилась.

— Урук, — прохрипела она. — Ты самый сильный из нас. — Губы ее касались его уха. — Но… — Нума перевела дыхание. — …От судьбы не уйдешь.

— Я пока жив. — Урук погладил ее щеку. — И для остальных я никто. Только ты в нашем племени обращаешь на меня внимание.

— Наши судьбы не связаны, — прошелестели побледневшие губы колдуньи. — Извини… — Пальцы Нумы коснулись его щеки. — Помни, судьба — дар Маны. Судьба может возвеличить тебя, если ты примешь ее дар. — Она застонала. — Живи своей жизнью.

Урук положил ладонь ей на грудь — и обжегся. Лоб горячий. Жар снова вошел в тело Нумы. По ее прекрасной черной коже заструился пот. Урук проверил повязку. Из раны опять сочится кровь.

— Скажи, как помочь тебе? — Он знал, что в хижине юной жрицы хранится множество разных трав, с помощью которых можно сбить жар.

Нума только покачала головой и стиснула челюсти.

Урук обнял ее.

— Я с тобой. Я тебя не оставлю.

Она склонила голову на его плечо.

Дыхание ослабевало.

— Ты выздоровеешь, — шептал Урук, — и я дам тебе орхидею моей матери.

Он долго плакал, когда она умерла.

Тумак с любопытством уставился на него.

— Убил, да?

— Возможно, — пожал плечами Урук. — Боги многое скрывают от человека.

— Это верно.

Тумак подобрал с пола миску и швырнул ее на стол.

— С мытьем теперь можно не торопиться.

Он бросил передник рядом с миской.

— Пойду за дочерью.

Урук вынул из кошелька медяшку и вручил Тумаку. Пища того не стоила, но вору пришелся по душе этот старый толстый повар.

Тумак посмотрел на металл, сунул в карман.

— Спасибо.

Он направился к двери, ворча на ходу:

— Сегодня даже на все золото мира человек не сможет купить кружки пива, смех да и только. Последний раб не сможет потратить всех своих денег. Будем надеяться, что завтрашний день будет лучше.

Урук посмотрел повару вслед.

— Мана! — воскликнул он с ожесточением. Если Джаред не добудет их награду сегодня, завтра нечего будет получать. А ему нужно богатство, чтобы откупиться от судьбы.

— Придется нам присоединиться к зевакам, — объявил Урук собаке. — Радости в этом мало, но…

Урук пошарил в шкафах, обнаружил два небольших бурдюка, наполнил их водой из бочки. Пес нашел рядом с помойным ведром дохлую мышь, но Урук отобрал у обжоры падаль. Одна из дверей кухни вела в боковой проулок, но Урук решил выйти через главный вход. Снаружи толпилось на удивление много нищих. Обычно здесь и бедняков не видно, а бездомных бродяг просто гонят прочь.

На улице Урук задумался, стоит ли запирать дверь, а если да, то каким образом. К нему подошли две женщины в сопровождении стайки чумазых ребятишек.

— Дом пустой? — спросила одна, тыча рукой в дверь.

— Мы последние.

— Быстрей, пока не занято! — прошипела женщина, загоняя свое стадо внутрь. Подгоняемые шлепками и тычками, дети юркнули в прихожую. «Что ж, — подумал Урук, — может, им здесь будет лучше».

— Товаром интересуешься? — обратилась к нему нищенка и показала на пса. — Сторгуемся?

— Нет.

— Нет? — Она изобразила на физиономии чарующую улыбку и задрала подол рубахи, выставив на обозрение две тощие обвисшие груди с воспаленными сосками. Должно быть, многие из проскользнувших за дверь детей питались из этих сосудов. А возможно, и по сей день питаются. Он отвернулся и зашагал к главной магистрали, ведущей с юга на север.

— Нас двое, мы с сестрой будем с тобой ласковы. Мясо приготовим.

Урук свернул за угол.

Сразу за северными пригородами Кам-Пурама начинались посевы ячменя и проса. До прихода в Шинар войска нифилим здесь бурлила жизнь. Многие еще помнили те дни. Но торговые пути, ведущие через Акшур и северные деревни, опустели, предместье зачахло, теперь здесь преобладали кабаки и притоны. За последние часы местность словно вымерла.