Тайна мертвой царевны - Елена Арсеньева

– Лишнее, так лишнее, – покладисто согласился Файка. – Но тады и с проездом тебе помогать – тоже лишнее.

– Это шантаж, – растерялся Дунаев.

– Да хоть горшком назови! – отмахнулся Файка. – Ты без меня как этого Верховцева узнаешь? Ну как? Никак. А у меня по-прежнему ретивое болит из-за Веры Николаевны убитой! И разве ж тебе от меня пользы не было?

Он многозначительно умолк, но Дунаеву было ясно, что имеется в виду. По сути дела, Файка сегодня спас Дунаева от совершения убийства. Тот и в самом деле был готов уничтожить эту бабу, которая хвасталась тем, что руки ее «мужика» по локоть в крови. Дунаеву до сих пор было стыдно до отвращения к себе. Убить женщину, какой бы отвратительной она ни была?! Да ведь он уподобился бы убийцам Щербатовых, уподобился бы этому самому «мужику»! И чем же он тогда отличался бы от убийцы Веры? Какое моральное право имел бы разыскивать эту дрянь, мстить ей?

Дунаев был благодарен Файке и чувствовал, что его доверие к этому случайному «Лепорелло» окрепло.

– Еще скажи, что у тебя и в Москве знакомые есть, у которых удастся остановиться, – буркнул Дунаев, отводя глаза.

– У меня знакомцев нету, а вот у этого кондуктора, который свояк земляка, – есть, – гордо заявил Файка. – Я ж говорю: со мной не пропадешь!

– Если все же получится пристроиться на этот поезд, – задумчиво проговорил Павлик, – я тебе дам в Москве один адрес, где можно будет пожить какое-то время. Это верный и надежный человек, он не раз уже помогал нам. Это наш с покойным Кирой Инзаевым приятель. Может быть, и ты помнишь Степана Бородаева? Он был в Веру влюблен – конечно, безответно, но в доме появлялся частенько.

Дунаев пожал плечами:

– Фамилия незнакомая, но в лицо гляну – не исключено, вспомню. А он-то захочет мне помогать?

– Захочет, – уверенно произнес Павлик. – Не сомневайся! Вот что, пойдем в кабинет, я прямо сейчас записку Степану напишу.

Они вышли из столовой и в коридоре услышали, как Людмила Феликсовна обратилась к Файки светским тоном:

– На улице нынче прохладно, n’est-ce-pas?[49]

– Да какое, к шутам, прохладно, сдохнуть можно, какой холодина! – ответил явно изумленный Файка.

Павлик чуть слышно хохотнул, открывая дверь кабинета:

– Моя застрявшая в комильфо маман частенько бывает невыносимой, но иногда ее бонтон очень выручает. Сообразила, что нам надо переговорить о том, что для сафроновских ушей не предназначено, и прикрыла наш отход. Умница! Кстати, скажи, Володя, ты доверяешь этому шалопаю?

– Пожалуй, да, – кивнул Дунаев. – Сегодня он меня очень выручил! И в Москве может пригодиться, ибо в любую щель проскользнет, в которой я могу застрять. Мне только иногда кажется, что Сафронов знает больше, чем говорит… Например, я спросил его, не видел ли он поблизости от Веры девушку в сером пальто. А он почему-то сразу сделал вывод, что я веду речь о ее убийце, хотя Ната выбежала из дому в черном малахае. Впрочем, с другой стороны, Файка мог сам догадаться, что сейчас я могу только эту убийцу разыскивать, вот и связал серое пальто и черный малахай. Кстати, имя Ната, Наталья тебе что-нибудь говорит?

– Говорило бы, так я бы сразу тебе об этом сообщил, – ответил Павлик. – Не знаю, к сожалению, ни Наты, ни Верховцева, ни Елизаветы Ивановны или как ее там… Зато другое имя мне о многом говорит.

– Какое? – насторожился Дунаев.

– Рита, – бросил Павлик. – Рита, у которой собрались остановиться Верховцев и Ната.

– Мало ли Рит на свете, – пожал плечами Дунаев.

– Много, – согласился Павлик. – Но среди них есть Рита Хитрово – помнишь такую? Бывшая фрейлина покойной государыни-императрицы, предпринявшая какую-то безумную поездку в Екатеринбург, якобы ради спасения узников. Она была дружна с Верой, я это знаю.

– Я тоже знаю, – кивнул Дунаев. – Да, ты, возможно, прав, тут есть своя логика… Рита дружила с Верой, и если Ната тоже была из числа ее подруг, она может быть знакома с Ритой.

– И, что характерно, Рита сейчас в Москве, – подхватил Павлик. – Как ты выражаешься, есть своя логика! Рита, правда, не поддерживает с нашими никакой связи, но Степан сможет ее отыскать.

– С какими с вашими не поддерживает связи Рита? – полюбопытствовал Дунаев. – Ты что, состоишь в какой-то организации?

– Как ты догадался? – нахмурился Павлик.

– Большого ума не надо, – пожал плечами Дунаев. – Надеюсь, не coup d’Etat[50] какой-нибудь затеваете? – И он подозрительно взглянул на Павлика.

– А что ты имеешь против? – Тот задиристо вскинул голову.

– Не верю я в успех coup d’Etat, осуществленного нашими неумелыми белыми ручками, уж извини за грубость, – вздохнул Дунаев. – Не выстоять нам против пролетарского сапога. Если армии подойдут – наши армии или союзники! – тогда ситуация наладится, тогда можно будет выступать. А пока мы слабы. Слабосильны…

– Coup d’Etat мы не замышляем, успокойся, – буркнул Павлик, явно обиженный. – Просто делаем что можем. Небольшие диверсии, кража документов, убийства красных комиссаров… Кроме того, я уже говорил, что мы поддерживаем связь с Дитерихсом. Он сейчас у Колчака[51], и ходят слухи, что адмирал намерен официально назначить его начальником расследования убийства императорской семьи. Пока о нашем существовании даже не подозревают: все это сходит за действия одиночек. Но первая наша задача – покарать тех, кто принимал участие в уничтожении императорской семьи.

– И как вы на них выходите? – изумился Дунаев.

– Об этом тебе лучше Степан расскажет… если сочтет нужным, – уклончиво пробормотал Павлик. – Извини, Виктор, конспирация необходима. Благодаря этому письму Степан тебя примет, ты ему расскажешь все, что здесь происходило, и он решит, как быть дальше. Если ты сможешь быть нам полезным, вернее, если захочешь быть нам полезным, он посвятит тебя в некоторые тонкости. Если нет – окажет посильную помощь в твоих розысках. Живет он неподалеку от Тверского бульвара, в Спиридоньевском переулке, комнату там то ли снимает, то ли у родственницы квартирует, точно не знаю. Выпить бы за твой успех, да водки теперь не найдешь, а одеколон, как воры пьют, ты вряд ли будешь.

Дунаев только головой покачал, не став уточнять, что в его жизни бывало всякое, в том числе и это. Но сейчас ему был нужен трезвый ум.